– Ничего себе, – совершенно по-мальчишески протянул Владимир, присвистнув. – Я думал, меньше. Так тебе сто лет уже, старая! Дай бог каждому!
– Бог тут ни при чем, – наставительно произнесла нянька. – Говори правду, пей чистую воду, ешь вареную пищу. Вот правило, которое стоило бы перенять каждому, кто хочет жить долго и быть здоровым. Сам ВИДИШЬ: и хожу сама за собой, и без ума не осталась. Только память подводит, и глаза хуже стали видеть. Я еще, миленький, твоего прадеда помню. Значительный жил человек, сейчас таких нет. Все книги писал про магию. А потом застрелился – от разочарования, надо полагать.
– Это какой же прадед? – начала соображать Краснов.
– Это Пал Тимофеич Смирницкий. Дедом он твоей покойной матушке приходился, со стороны отца. Иной раз как посмотрю я на тебя – вылитый Пал Тимофеич! Тоже вот такой высокий, из себя представительный… Только он никому собой крутить не позволял, – неожиданно закончила Германовна.
Такой поворот разговора не очень понравился Владимиру Дмитриевичу. Но интересную беседу прерывать не хотелось.
– Расскажи мне про него, Германовна!
– Да чего там рассказывать? Я-то совсем девчушка неразумная была, когда его видала. А люди потом разное говорили.
– Пойдем, присядем где-нибудь.
– И то пойдем. В саду посидим, я на последнем солнышке погреюсь. Недолго мне его еще видеть…
– Да ты каждый год так говоришь, – усмехнулся Владимир Дмитриевич. – Сколько я тебя помню.
– Старость, Володичка, старость…
Сели в саду под яблоней. Скамейка – огромная, дубовая. Старая яблоня уже не плодоносила, только цвела по весне безнадежным и бесполезным розовым цветом. Марк заступался за яблоню, не давал ее рубить. Какая глупость! Ладно, хоть тень от нее.
– Здесь он жил, Володичка, в этом самом доме, – продолжила свой рассказ Германовна. – Ты думаешь, почему дом батюшке достался? Так просто? Не-ет, это твоя мать его точила и уламывала, чтоб испросил себе этот дом у правительства. Так и вышло, по-ейному. И меня она к себе обратно взяла…
– Я запутался, Германовна, – признался Владимир Дмитриевич. – Начни все сначала и по порядку!
Павел Тимофеевич Смирницкий происходил из старого дворянского рода, близкого российскому престолу. Но с юных лет отпрыск знатной фамилии возымел равное отвращение и к государевой службе, и к дворцовой суете. Его влекло непознанное. Не дослужившись до приличных чинов и до смерти огорчив тем своего престарелого папашу, Павел Тимофеевич погрузился в оккультные науки и к зрелому возрасту добился немалого авторитета в определенных кругах. Он женился, будучи немолодым человеком, по большой любви на бедной и незнатной девушке, мещанке по рождению, совершив небывалый по тем временам мезальянс, что еще более расширило пропасть между ним и окружающим миром. Впрочем, в семейной жизни Смирницкий был счастлив, понят и обласкан – тихая супруга стала ему верной подругой и не препятствовала его занятиям «богопротивной» магией. Благоволил к нему и Александр Александрович Романов. Несмотря на тяжелый характер своего негласного фаворита, на его замкнутый нрав, государь находил возможным советоваться с ним не только даже в отношении дел интимных, но и искал помощи в государственных тяготах.
Новый император, Николай Александрович, тоже не гнушался поддержкой российского Папюса. До тех пор, пока его не вытеснил из державного сердца простой тобольский мужик Гришка Распутин. К этому моменту Смирницкий попал в опалу, но тем вовсе не расстроился. Человек сугубо научного склада, он не жалел о минувшей царской милости. Тем более что Григорий Распутин жаловал оккультиста и любил приезжать к нему в гости – всегда внезапно, часто по ночам. Пил водку и чай, плясал под дикую музыку двух рожечников, что привозил с собой, и жаловался приятелю на козни врагов…
– Что ты, Германовна! Неужели и Распутин сюда ездил? И ты его видела?
– Эка диковинка! Как же не видела? Да и смотреть, сказать откровенно, было не на что. Блажной какой-то, а из себя страшный!
Зинаида росла подкидышем. Девочку нашла в саду тихая супруга Павла Тимофеевича. Ее собственной последней дочери шел четвертый год, и подкинутое чадо было примерно тех же лет. Хозяйка взяла девочку на воспитание. Имя от нее кое-как добились узнать, а отчество хозяйка Мария Игнатьевна дала по пушкинскому герою. Придумали ей и фамилию – Найденова. Зинаида росла вместе с хозяйскими детьми, но разницу между ними и собой сызмальства понимала прочно.
– Когда Распутин приезжал, нас, детей, нянька тут же уводила по комнатам – боялась его до одури. А я шебутная была, убежала от няньки и пошла к столовой. Там все огни горят, стол накрыт, наш хозяин потчует кого-то. Смотрю – старец не старец, а мужик. Худой, глаза сидят глубоко, борода козлиная. Хитрый на вид, хоть простачком прикидывается. Рубаха на нем розовая, колом стоит, сапоги начищенные. Рядом барыня красивая, наряженная – вся в золоте и камнях, так и сверкает. Мужик то за плечо ее ухватит, то в губы поцелует. А она ничего, терпит, хоть и жмется. А мужик уже хорош – пьет-то все вперемешку. То чай, то водку, то мадеру пьет и все селедкой с луком закусывает…
– Да как ты все это помнишь, старая? И что пил, и чем закусывал?
– Я, милый, что вчера было – не упомню. Давеча целый день повторяла: Найденова да Найденова. Кто такая Найденова, ума не приложу. А ложилась спать, так и припомнила, что я сама Найденова и есть. Доживи до моих лет, узнаешь, как оно бывает. А вот это запало – памятую. Да ты слушай. Вот он напился, наелся и говорит: «Плясать сейчас пойду!» Тут же и рожечники заиграли. А мужик сорвался с места и поскакал козлом. И видно – не то, чтоб веселится человек или по пьяному делу колобродит, а вроде ему мука мученическая вот так плясать, и остановиться он не может… Лицо кривит, стоном стонет – аж пена на губах показалась…
– Тьфу, какие ужасы ты рассказываешь, Германовна! Аж озноб продирает.
– Тебе, Владимир Дмитрич, вчуже страшно стало, а мне каково было, малолетке-то? Я ж тогда без памяти в детскую удрала и с тех пор никогда ни за кем не подсматривала…
– Значит, надоумила тебя распутинская пляска…
Советы Смирницкого не помогли Григорию Распутину – вскоре его убили. Слухи о мученической кончине старца, царского фаворита, распространились быстрее молнии. Пал Тимофеич ходил мрачнее тучи. «Погибну я, и Россия погибнет – так мне Григорий сказал однажды, – поведал он жене. – Жди теперь самого дурного. Явился мне Григорий во время спиритического сеансу и предсказал грядущее. Не зрю там ничего для нас отрадного».
Чтобы уберечь семью от предсказанных покойным Распутиным бедствий, Павел Тимофеевич снарядил их за границу. Впрочем, уже и не только провидцы и пророки говорили, что впереди у России большие перемены. В Петербурге из всего обширного семейства остались только сам Смирницкий, его старший сын, который наотрез оказался покидать Россию, да и вообще давно уж не жил с семьей, занимаясь какими-то своими, не вполне понятными делами, и маленькая Зинаида, брошенная на попечение няньки.
Павел Тимофеевич застрелился меньше чем через год. Что послужило причиной этому – неизвестно. То ли оккультные тайны как-то подвели его, то ли житейские обстоятельства сподвигли. А сын его, оставшийся в России, взял себе фамилию своей няньки и пошел в большевики…
– Я ваше семейство никогда не бросала, – с гордостью объявила Зинаида. – Как твой дед женился, родились у них девочки, так я при них была неотлучно, на моих руках выросли…
– Какие девочки? – удивился Владимир Дмитриевич. – У мамы была сестра?
– Была, а как же… Марта ее звали. Марта и Майя, вот такие имена им придумали. За Мартой вот не углядела… Потерялась она, когда в эвакуацию ехали. Тогда мы в квартире жили, в городе. Деда твоего на фронте убило. Майечка когда замуж вышла, и мы снова сюда въехали. Вот радости-то было, помню!
– Да-а, устроила ты мне сегодня вечер воспоминаний… А теперь признавайся: зачем весь этот разговор затеяла?
Германовна наклонилась к Владимиру Дмитриевичу низко-низко, так что седая прядка тонких волос защекотала тому щеку, и прошептала еле слышно:
– В доме клад спрятан.
– Клад? Германовна, а ты не спятила часом? Какой клад?
– Вот этого я не знаю, – с достоинством ответила старуха. – Никогда не интересовалась. Я старая, одинокая женщина – зачем мне знать о каком-то кладе?
