— Сурово…
— Но что поделать. Уверяю вас, попади все вышеперечисленные в Италию, пусть даже визит их и не был надуманным, они бы все равно остались у нас!
— Вот как?!
— Да. Кстати, хотите раскрою тайну? Только никому ни слова! Знаете, почему протокольный отдел там, в Риме, все никак не организует встречу Берлускони с молдавским президентом Ворониным? Знаете, почему эти встречи в Италии намечались, а потом откладывались на неопределенный срок?
— Неужели?..
— Да, да, мой друг. У нас есть совершенно точные сведения, что вся президентская делегация Молдавии, с самим президентом, покинет ночью отель в Риме и разъедется по Италии устраиваться на работу. Кто асфальтоукладчиком, кто пастухом на ферме, кто горничной…
— Бог мой!
— Ерунда. Только представьте себе, президент Воронин сам собрал со всех, кто попал в делегацию, по четыре тысячи евро! Это обычная такса торговцев людьми за одно рабочее место в Италии и дорогу туда! Сам президент!
— О, мой бог, — ошарашено повторял собеседник, — бог мой…
— Но это ерунда, потому что и с самого президента Воронина взяли четыре тысячи евро!
— Не может быть!
— Еще как может. Четыре тысячи евро он заплатил за то, что, когда попадет в Италию, его здесь устоят в пиццерию, помощником повара!
— Невероятно…
Буонаротти с удовольствием взглянул на собеседника, — консул обожал удивлять людей, — и еще раз утвердительно покачал головой. Потушил сигарету и стал передавать преемнику дела. Самого Буонаротти повышали по службе — его ждала должность посла в Албании. Новый консул спросил уже только вечером, покраснев:
— Скажите, вы не приходитесь родней самому…
— Скульптору? — рассмеялся теперь уже бывший консул. — Нет, право. Сколько ни искал родственников, не нашел. Все дело в том, что мой батюшка большой поклонник флорентийца.
— Понятно, — сказал собеседник.
— Вы разочарованы, — улыбнулся бывший консул.
— Отнюдь, — удивился преемник, — почему же?
— Разочарованы, — подтвердил Буонаротти, — я же вижу. Все разочаровываются, когда узнают. Ведь всем кажется, что человек, которого зовут Микеланджело Буонаротти, не может не быть родней человека, которого звали Микеланджело Буонаротти.
— Вы, как всегда, проницательны, — признался новый консул, — простите меня.
Буонаротти улыбнулся и встал у окна. Через его правое плечо в лицо новому консулу глядела, подмигивая и вечерея, центральная площадь Бухареста.
— Также я никогда не занимался скульптурой, — сообщил площади, вздохнув, Буонаротти, — и плохо рисую.
— Простите, — консулу было очень неловко, — что раз...
— Пустое, — махнул рукой Буонаротти, так и не поворачиваясь к собеседнику лицом, — вернемся к нашим молдаванам. Знаете, из-за того, что все они находятся в Италии нелегально, они страшно боятся выезжать из нашей страны.
— Потому что на границе их занесут в «черный список», и Италия им никогда больше не светит, — подтвердил новый консул.
— Совершенно верно, — кивнул Буонаротти. — Единственное, что им остается, это пересылать деньги домой, писать письма, да звонить иногда. Поэтому в Молдавии, представьте себе, циркулируют слухи о том, что де, Италии нет.
— Бред какой-то, — пожал плечами консул, усаживаясь в кресло у стены. — Вы позволите присесть?
— Прошу вас, тем более, что вы уже сели, да и место теперь это ваше… Они уверены, что в настоящей Италии о молдаванах знать не знают. А та Италия, где, якобы, пропадают 2000 тысяч молдаван, это миф. То ли выдумка банды международных аферистов, которые так воруют людей, то ли фантазия. Массовая галлюцинация.
— Почему же они едут?
— Потому что на их родине дела обстоят так плохо, — пожал плечами Буонаротти, — что они готовы сбежать оттуда даже в черную дыру космоса, в концлагерь или в Саргасово море международных преступников и авантюристов.
— Из огня, — продемонстрировал знание русских поговорок новый консул, — да в полымя.
Буонаротти кивнул и распахнул приоткрытое окно настежь. По комнате заюлил вертлявый, словно цыганский вор, бухарестский ветер. Старый консул постоял еще немного у окна, после чего попрощался с преемником и пошел домой. За воротами посольства кружились обертки от чипсов, орехов и мороженого. Значит, подумал бывший консул, снова здесь прогуливали уроки дети из школы поблизости. Пнув обертку ногой, Буонаротти с тоской вспомнил детство и постоянные насмешки однокашников. А все отец и дурацкое имя, черт бы их вместе побрал!
— Нормальный же человек не назовет своего сына, — пробормотал он аргумент, который бормотал вот уже сорок лет, — Леонардо да Винчи. А?!
Впрочем, отец его был другого мнения. Придя домой, Буонаротти оглядел комнаты, в которых все уже было собрано, и осторожно открыл тайник, о котором горничные не знали. Вынув оттуда сто двадцать тысяч евро, он спрятал деньги в карман и усмехнулся.
В последний день своей работы бывший консул продал визу со штампом «РАЗРЕШИТЬ» для команды по керлингу. Там все было чисто. Разведка доложила, что это и впрямь команда по керлингу, и они действительно хорошо играют и твердо намерены участвовать в соревнованиях, а потом уехать на другие соревнования, в Пекин. Разумеется, Буонаротти не был продажным человеком, и его мучила совесть. Но иного выхода у него не оставалось. В предыдущие годы Буонаротти изрядно потратился на игру. А ему нужны были деньги для того, чтобы раз и навсегда решить одну большую проблему. Имя. Смена имени было бы постыдным бегством. Поэтому он нашел единственный способ победить злую волю и насмешку отца.
Сорокалетний Микеланджело Буонаротти собирался выучиться на великого скульптора.
Василий Лунгу с детства был увлечен механизмами. Все, что сделано руками человека — от маленького пластмассового зайца, барабанившего передними лапками по спине черепахи, глаза которой сверкали, а из головы неслось пение, до сложной конструкции кишиневской телевизионной вышки, — приводило его в восторг. Это тем более удивляло его родителей, что сам Вася, как и двадцать поколений его предков, был коренным сельским жителем.
— Ничего, кроме земли, мы, Лунгу, не видели, — недоуменно разводил руками отец, — а вот мой пострел только к механике и тянется…
С пяти лет руки Василия утратили аромат земли, свойственный всем, кто встает еще до того, как самые ранние петухи проснутся, и покрылись маслянистым налетом. Постепенно пальцы мальчика потеряли чувствительность, из-за ссадин, царапин и ран, которые то и дело он сам себе наносил по неосторожности инструментом. В десять лет Василий, все лето отстояв на поле с табаком, купил на собранные деньги маленькие тиски, набор напильников, паяльник и пилу-болгарку. Отец его за это немножко побил, но после того, как Василий починил телевизор, гонять сына за странное увлечение перестал. А когда началась пропаганда механизации, уж тем более, неповадно стало сына стыдить за то, чего от него и всех молодых людей республики желала Советская власть. Правда, иногда в своей любви к механизмам Вася доходил до крайностей.
— Слышь, отец, — поманил председатель как-то отца Василия на серьезный разговор за угол дома, — сдается мне, что сын твой замыслил такое…
— Какое? — поразился отец. — Что он, кроме шестеренок своих, замыслить может? Да и как шестеренку замыслить-то?
