— И вот, как-то раз приехал в наши края представитель агентства туристического, — продолжил крестьянин, — которое вывозит наших людей в Италию. По-моему, фирма эта до сих пор работает. А фамилия этого господина была Плутонеску.
— Плутон! — хлопнул себя по ноге Октавиан. — Совершеннейший Плутон!
— Плутонеску, — сердито поправил крестьянин, — ты слушать-то будешь? А раз так, слушай. Ну, этот товарищ посмотрел на Персику Цереску и влюбился в нее по самое не могу. И стал родителям ее предлагать — отпустите, мол, дочь со мной в Италию, я ее туда горничной устрою, будет по тыще евро в месяц получать!
— Ого, — грустно сказал Октавиан, вспомнив Елену и свою повышенную стипендию в 70 леев[11]. — Неплохо…
— И он, понимаешь, так сладко вел свои речи, — не обращал внимания на собеседника дед, которого понесло, — что мать девушки почти было согласилась на эти уговоры! Но отец-то оказался против! И не пустил Персику в Италию.
— Все? — спросил Октавиан. — Закончена история?
— Нет, конечно, — махнул рукой дед, — куда уж. Плутонеску-то этот взял, да и подбил Персику сбежать с собой из отчего дома. Она, конечно, за ним…
Октавиан, уже выстроивший в уме свою блестящую теорию, за которую ему судьба должна была вручить Нобелевскую премию и руку Елены Сырбу, встал и потянулся. Он ликовал.
— Сказать вам, дедушка, что дальше-то было в этом мифе? — спросил он, торжествуя.
— В каком мифе? — не понял дед. — Это все чистая правда как есть.
— А, ну да, ну да, — покивал Октавиан, — но все-таки, рассказать?
— Ну? — удивился дед. — Если знаешь, чего записывал? Если слышал-то…
— Не слышал, — пояснил Октавиан, — но знаю. Цереску эта ваша, которую Персика звали, из дому сбежала с Плутонеску, так? Ехали они в Италию долго, преодолевая множество препятствий, и все это время за ними гнались родители девушки. Так?
Дед широко раскрыл глаза и глядел на парня с изумлением. Тот, довольный эффектом, продолжал.
— И вот, когда родители Персики уже видели беглеца с беглянкой и вот-вот собирались схватить дочь за подол платья, Плутонеску с Персикой пересекли символическую черту ада, — пардон, назовем ее государственной границей Италии, — и стали для родителей недосягаемы. Так? Мать, погоревав, обратилась к высшему божеству, то есть, простите, дедушка, в консульство Италии в Бухаресте с требованием вернуть дочь. А та-то в Италии замуж вышла за старика, которому дом убирала, и возвращаться не хотела! Ну, те, в консульстве, подумали, да и порешили сделать так, чтобы всех удовлетворить…
— Это как? — спросил дед.
— А отпускать Персику из Италии на полгода, — расхохотался совершенно счастливый Октавиан, — весной и летом. А зимой и осенью чтобы она возвращалась в Италию. Так?!
Притихший дед испуганно поглядел на Октавиана и на всякий случай пересел от студента подальше.
— Внучек, — осторожно сказал он, — все ведь совсем не так было. Плутонеску содержателем борделя оказался. И Персика там уже который год мучается…
Октавиан, посидев неподвижно с час, медленно поднялся и пошел к туалету, бросить тетрадь в выгребную яму. В глазах у него плыли оранжевые круги. Это уже второй удар, — безучастно отметил он, — за прошедшие сутки. О, проклятое самодовольство.
— Правильно, сынок, — поддержал его дед, — толку от вашей учености никакой. Да и все сказки, что я вам понарассказывал, у меня в книге есть. Называется «Мифы и легенды древней Греции». Да ты и сам заметил. Ну, фамилии, я, ясное дело, на наш молдавский лад переиначил…
— Зачем, — спокойно спросил Октавиан, возвращаясь через грязь во дворе к деду. — Зачем это вам?
— Так ведь, — развел руками дед, — вижу, вам историй нужно разных, да побольше. А чего не помочь хорошим людям?
— Значит, — со вздохом уточнил Октавиан, — все из книги… И про Персику?
Дед помрачнел и ударил палкой по земле.
— Про Персику все правда! — отрезал он. — Потому как внучкой она мне приходится.
— Тогда соболезную, — поднялся Октавиан, — а мне, наверное, пора…
— Ты не горюй, — спокойно сказал ему в спину дед, — девица-то эта все равно не для тебя рождена. Неужто не понял?
Октавиан аккуратно закрыл калитку, и, не обращая внимания на грязь, пошел к их палаткам. Собрал вещи и подогрел себе чаю на костре. До поезда оставалось еще три часа, и парень не торопился.
Вечерело, и собаки Ларги, поскуливая, выкусывали из проплешин тощих блох. Вдалеке звенел колокольчик на грязной, теплой и пахнущей овчиной овце. Еще реже на нее покрикивал тощий пастух. Небо было серым, но прозрачным, и с горки, на которой стояли палатки, до него было как будто ближе, чем из самого села. Октавиан сидел, скрестив ноги, и чувствовал себя совершенно пустым и, в то же время, наполненным. Он ощущал в себе всю вселенную и тихонько напевал что-то под нос, представляя себя средневековым муллой, что приехал сюда в обозе турок, пришедших покорять Ларгу. Потом ему казалось, что он египетский писец, запечатленный в глине, что хранится в Лувре.
Внезапно небо над Ларгой и Днестром, ползущим где-то поблизости, стало ярким и порозовело. Это солнце, сползшее из-под вечерних облаков на краю горизонта, послало селу последний салют. Октавиан с наслаждением прикрыл глаза, но не до конца, и ловил лучи вечернего солнца дрожащими ресницами. Они были хороши, Октавиан знал. Как знал, что со вчерашнего вечера для него ничего не значит Елена Сырбу. И что с этого дня он больше никогда не займется филологией. Кто он будет в этом мире, Октавиан не знал. Знал только, кем не будет никогда…
… значительно позже почетный академик Академии Наук Молдавии, Румынии и России, филолог с пятью научными степенями Октавиан Гонца с задумчивой улыбкой вспоминал этот день. Прекрасно понимая: это был самый яркий день его жизни, когда ему открылось Нечто. Что? Истина? Смысл бытия? Октавиан был близок к определению этого, но точную формулировку этому дню дать не рисковал…
… услышав шаги за спиной, и прерывистое дыхание Елены, поднявшейся на холм, Октавиан даже не обернулся. Хотя обычно бежал помогать ей и подняться и втащить на ровную площадку наверху тяжелый рюкзак.
— Помочь не хочешь, — спросила Елены, хрипло дыша, — джентльмен?
Октавиан, все еще ни о чем не думая, последним подрагиванием ресниц проводил солнце, что упало за край земли, и отрицательно покачал головой.
— Еще бы! — насмешливо сказала Сырбу. — Это же не о любви речи толкать…
Октавиан вздохнул, глянул на часы, и, поднявшись, стал спускаться с холма, на прощание сказав:
— Тащи свою поклажу сама… сука!
А когда покрасневшая и возмущенная Елена попыталась, догнав его, дать Октавиану пощечину, тряхнул ее за грудки и бросил наземь. Бить, правда, не стал, так, пнул слегка тяжелым геологическим ботинком, да и пошел к станции. Поезд не приехал, и ночевать Октавиан вернулся в Ларгу, где Елена, не отвечая на расспросы сокурсников, лежала в палатке без сна всю ночь.
Через год они поженились.
Осенью 2003 года молдавский священник села Ларга отец Паисий провозгласил Первый Вселенский Крестовый поход православных христиан на нечистую землю Италии.
Причин, подвигших священника на это отчаянное действие, было много. Но самая главная, как всегда, — безденежье. Отец Паисий понимал, что если он будет собирать деньги на поездку, то Италии ему не видать. Четырех тысяч евро сельскому священнику Богом забытого прихода не собрать никак. А раз в Италию нельзя попасть за деньги, решил отец Паисий, то нужно ворваться туда во главе Христова воинства! Тем более, что о крестовых походах он уже читал в семинарии, которую закончил на одни шестерки[12]. Кстати, это поистине Соломоново решение отцу Паисию в голову пришло не после долгих рассуждений, которые он недолюбливал, а во время проповеди. Решение было
