ясным, коротким и быстрым. Как озарение, как Божественное провидение…
— Дети мои! — читал проповедь об Италии отец Паисий. — Что есть эта богопротивная страна? Разве не источник всех наших бед и злосчастий? Да, кто-то скажет, что мы живем на деньги, присылаемые нашими родными оттуда. Но как заработаны эти деньги? Девы наши продают свои телеса, мужи наши, уподобившись евреям в плену египетском, надрывают последние силенки и гнут выю на хозяев за деньги, которые для этих хозяев гроши… Кто дал этим людям право издеваться над бедными молдаванами?
Прихожане слушали отца Паисия, входившего в раж, открыв рты. А проповедь священника приобретала все более апокалиптический характер.
— Не сказано ли в Евангелии, что легче верблюду проползти в узкую дверцу храма, — вопрошал, потрясая Библией, отец Паисий, — а если сказано так, то почему Италия эта богомерзкая живет в сытости и довольстве в то время, как… мы… голодаем, нищенствуем и побираемся! А ведь кто истинные христиане, дети мои? Итальянцы ли, продавшиеся неверной латинской вере? Нет! Мы истинные дети во Христе, стало быть, и нам всем владеть! Итак, отнять все у нечестивых и отдать чистым!
Проповедь становилась все более ясной и прозрачной. Прихожане, все еще не закрывая рты, начинали понимать, куда клонит священник. Многие глядели на отца Паисия все более одобрительно…
— Отнять все у нечистых, — пронеслось по церкви, — и отдать чистым…
Кое-где прозвучали робкие аплодисменты.
Отец Паисий поморщился, прокашлялся и отпил черного вина из золоченой пластмассовой чаши. В горле у него будто вата застряла. И вино было черным не потому, что из винограда черного давили… Это все из-за пыли и прихожан, неприязненно подумал священник, которые не могут оплатить услуги уборщицы в храме. Из-за чего здесь и грязно, как в хлеву!
— Как в хлеву живем мы, дети Бога, молящиеся Ему так, как апостолы заповедали, — загремел Паисий. — А эта вот Италия, которая непонятно с чего живет трудами наших сыновей и дочерей, жирует и процветает! Разве это справедливо, дети мои? Ибо в Библии сказано…
Аудитория снова начинала скучать. Паисий с облегчением понял, что от него ждут не цитирования Священных книг, а призывов к действию, и изменил программу выступления.
— Слушайте меня! — вскочил он на амвон и поднял правую руку. — Внимайте, ибо не каждый день священник встает здесь, на этом святом месте! Дети мои! Мы должны взять то, что у нас отобрали. Хотите ли? Ответите да, и я поведу вас туда нагими и гордыми, как Адам Еву водил по раю до изгнания. Хотите ли вы?
— Да! — взревела церковь, потому что мало кто из сельчан не хотел попасть в Италию, но ни у кого не было на это денег. — Желаем!
— Я поведу вас туда! — взвизгнул отец Паисий и достал из под рясы специально припасенный для этого меч, который он нашел в разоренном мародерами кургане под Ларгой. — Покарать мечом нечестивых и отдать их богатства чистым! Внимайте мне и передавайте слова мои братьям вашим и сестрам, любимым и врагам. Итак, слушайте же…
Побледневший от волнения, подрагивая ноздрями, отец Паисий дождался окончания овации и вновь поднял руку. Где-то в углу церкви замелькала камера районного телевидения. Это хорошо, подумал Паисий, и, дождавшись, когда на камере зажжется красная точка, заговорил.
— Я призываю вас на защиту истинной веры Господней! Православные христиане Молдавии! Пришла пора нам пойти в нечестивую Италию и освободить двести тысяч наших соотечественников, как Моисей освободил иудеев от плена Египетского. Но если Моисей был безоружен, то мы силой дадим свободу братьям!
— Ура!!! — закричали в церкви. — Даешь Италию!!!
— Я объявляю Крестовый поход на Италию! — заорал Паисий. — Да будет так! Я даю вам слово пастыря, дети мои, что всем идущим туда, в случае их кончины, отныне будет отпущение грехов!
— Воистину! — ответствовала церковь золотыми огнями свечей, расплывшихся в глазах Паисия.
— Пусть выступят против неверных в бой, что даст нам в изобилии трофеи, те люди, что привыкли воевать против своих единоверцев, — кричал Паисий, — те, кто погибал и убивал братьев в войне в Приднестровье! Нас заставляли убивать друг друга, так не лучше ли нам объединиться и пойти бить неверных?! Пусть выступят ветераны!
— И-та-ли-я, И-та-ли-я!!!
— Земля та течет молоком и медом, — размахивал мечом Паисий, — так да станут ныне воинами те, кто раньше был грабителем! Кто сражался против братьев и соплеменников. Идите за мной!
— Да!!!
— Кто здесь горестен, тот станет там богат! Итак, дети мои, завтра мы выступаем!
— Так хочет Бог!
Дальнейшие крики толпы смешались в ровный гул. Позже отец Паисий со страхом признавался себе в душе, что в реве и шуме он явно слышал чей-то тонкий выкрик «Гол!», и даже «Зимбру — чемпион». Единственное, чего он не слышал, — облегченно вздыхал внук еврея Паисий, — так это крика «Бей жидов»… А в тот вечер, ставший подлинным вечером триумфа для Паисия, священника принесли в его дом на руках. Испуганные ребятишки, сыновья, глядели, как отца еще качают во дворе, после чего люди ушли собираться в поход, а отец, на дрожащих ногах, еле дошел до дверей. Успокоившись, Паисий наточил и без того острый меч, — жаль, коротковат, отметил священник, — надел массивный крест и сложил сумку провианта. Потрепал по холке кобылку, на которой собирался отправиться в путь, и немного поспал. Снились ему чудные виноградные плантации Италии, которые он, Паисий, подарит своим детям в вечное владение, когда крестовый поход закончится полной и окончательной победой святого воинства Молдавии. Снились полные, молочные, как у бесстыжих Мадонн с итальянских фресок, руки жены его сбежавшей…
В шесть утра Паисий немножко отошел от пыльного вина из пластмассовой чащи и мучился, представляя дневной позор. В семь, окончательно проснувшись, Паисий долго тер глаза, выйдя во двор, и улыбался неловко и смущенно. Священник был в шоке.
Вокруг его дома колыхалась с хоругвями вооруженная толпа из семидесяти пяти тысяч человек со всей Молдавии. Завидев отца Паисия, люди начали аплодировать. Дед Тудор подвел Паисию лошадку и помог взгромоздиться в седло. Люди в это время устроили ему громадную, как на стадионе, приветственную волну. Священник почувствовал другую, теплую волну, что поднялась по его груди к сердцу, не выдержал и заплакал теплыми, как руки матери, слезами.
— Воистину, — сказал Тудор, надевая боевую румынскую каску Второй Мировой войны, — не пристало нам, старым воякам, плакать! Итак, утрите слезы и ведите нас на Италию, синьор!
«Изучая истоки Первого Молдавского крестового похода, можно отметить несколько интересных и очень важных моментов.
Прежде всего, бросается в глаза полная неорганизованность крестоносного войска. В атмосфере всеобщей неразберихи высший предводитель войска, священник Паисий, повелел воинам идти мирным пешим походом по городам и селам Молдавии в Кишинев. Там глава похода намеревался взять святую для Молдавии икону Троерукой Богородицы, чтобы уже с нею двигаться на Италию. Паисий утверждал, что без этой иконы предприятие наше обречено на провал (так оно, кстати, и случилось, скажу я, предвосхищая свой рассказ). Таково, по крайней мере, было официальное объяснение. Я же, хронист, следовавший за его войском, — а в миру учитель села Ларга, оставивший свой пост за ненадобностью после того, как школу в селе закрыли, — предполагаю другие мотивы. Сдается мне, что Паисий, вождь нашего злосчастного мероприятия, просто не ожидал, что такое количество народу стечется под его знамена. Ибо в Бельцком только уезде, куда пришли наши войска Христовы, к нам присоединились пятнадцать тысяч местных жителей. Все они с энтузиазмом восприняли девиз нашего войска: — На Италию! Так хочет Бог!
Приведу сухие цифры. В Оргееве к нам пришли 345 жителей села Гроздешты, население которого составляло 345 жителей. То есть, все Гроздешты, от мала до велика, стали с нами. Вообще, Оргеевский район дал нам 21 тысячу бойцов, мужчин и женщин. В уезде Сороки к нам присоединились десять тысяч местных цыган, которые, по их словам, устали побираться в поездах и хотят иной, славной жизни…
Всех мы брали, может, поступая ошибочно, ибо на третий месяц похода начались грабежи и насилия. К злосчастию нашему, войска святого отца Паисия двигались очень медленно. К третьему месяцу мы были лишь в сорока километрах от Кишинева, продвинувшись за этот срок всего на двести километров. Столь
