подавленным «напоминаниями о народных бедствиях», я был поражен. Там были сотни людей самых разных сословий. Особенно запомнился мне Анаксагор, торговавший маслом, – он держал лавку недалеко от моего дома. Он утверждал, что я причинил ему боль. Признаться честно, я рассмеялся. Все жители нашей улицы знали Анаксагора как человека черствого и ничем, кроме своего масла и прибыли, не интересующегося. Он никогда никому не сострадал, не слушал ораторов и презирал писателей, о чем не раз говорил окружающим.
Как я мог причинить своей пьесой боль этой грубой, тупой скотине? Обвинению было плевать. Достойный гражданин Анаксагор, говорили мне, до глубины души оскорблен вашим поклепом на Афины. Ваше произведение талантливо, но негативно.
У меня была возможность избежать штрафа.
Напишите что-нибудь хорошее, говорили они мне, и мы с радостью снимем с вас обвинения. Разве «Взятие Милета» плоха, спрашивал я. Нет, пьеса хороша, но когда мы говорим «хорошее», то это не оценка произведения, а, скорее, будущая его тема.
Напишите, к примеру, пьесу о том, как Афина спустилась к нам с гор, благословила город и зачитала афинянам речь. Это будет полезно, воспитает молодежь в духе демократии и свободы. Или что вам стоит писать пьесы об уважаемых людях нашего города? Да возьмите, к примеру, того же Анаксагора.
– Что?! – закричал я.
Конечно, – продолжал обвинитель, – на первый взгляд Анаксагор человек примитивный, лишенный каких бы то ни было интересов, не связанных с его лавкой. Но так ли уж это важно? В конце концов, что важно городу? Анаксагор честный торговец, его главная цель – извлечение прибыли, и чем больше ее становится, тем больше налогов платит он в казну. Разве не на таких, как Анаксагор, держится наш город? Почему бы не сделать его – скромного, простого торговца – центральной фигурой твоего следующего произведения, Фриних? Разве Афины в лице Анаксагора не заслужили внимания твоего таланта?
Отчасти они были правы. Афины действительно держались на таких, как Анаксагор.
На таких, как я, Афины не держались. И на таких, как Прометеус, ни одна страна и ни один город держаться не станут. Для этого мы слишком углублены в себя. Мы считаем, что все вокруг существует для нас, а Анаксагор считает, что он существует для окружающих. Так, по крайней мере, мне сказал обвинитель.
После этого я понял, что наказания мне не избежать. Предчувствия оказались пророческими. Против меня голосовали все, кто искренне рыдал и хлопал на премьере, приговаривая:
– Ах, Фриних, вот это Фриних! Умеет, подлец, писать пьесы! Силен.
А один из судей, повторив это, добавил: его бы энергию да на мирные цели! Насколько я знаю, эта поговорка стала сейчас очень популярна. А другой судья сказал:
– Боги не наградили тебя талантом, как ты трубишь на всю округу, Фриних! Они наказали тебя им. Не будь ты так талантлив, твоя пьеса не вызвала бы возмущения граждан. И мы не судили бы тебя сейчас.
А еще один судья добавил:
– Талантлив и потому очень опасен!
Но поскольку все это было впервые – позже юристы назовут такие случаи беспрецедентными, – суд ограничился денежным штрафом. С таким же успехом они могли приговорить меня к смертной казни. Разорение и означало в Афинах смертную казнь. Единственным, кто смог продержаться без денег, был Сократ. Да и того убили. Меня лишили всего, но самое страшное – лишили возможности ставить пьесы. И какой смысл мне был с тех пор их писать?
Спустя сто лет после моей гибели в Афинах была разрешена постановка пьесы «Взятие Милета».
Ее, правда, чуть переделали. К тому времени афиняне усилились уже настолько, что могли позволить себе напасть на союзников. И первый город Греции, который они разрушили, был Милет. Это случилось после того, как милетцы отказали афинянам в подписании нового договора о дружбе, братстве и взаимопомощи.
– Мы уже сыты по горло договорами с Афинами, – сказали в Милете афинянам.
– Ах, так вы отказываетесь? – сказали послы Афин. – Значит, дело нечисто. Наверняка вы собираетесь ударить нам в тыл во время очередной войны.
– Разве вы собрались воевать? – спросили милетцы.
– Нет, но вполне вероятно, что это произойдет, – сказали афиняне, – поэтому мы, чтобы обезопасить себя на случай возможной войны, объявляем вам войну сейчас.
Милет был обречен. Вот невезучий город! Войска Афин осадили его, и через год осады Милет пал. Нападавшие сравняли стены города с землей, убили всех мужчин, изнасиловали всех женщин, а детей кого убили, кого изнасиловали.
Пьеса «Взятие Милета афинянами» о том, как Афины покарали коварного союзника, который не захотел напасть на Афины. Единственное, что изменили в тексте: персов заменили на афинян. Представление, как и премьера «Взятие Милета», поставленная по моему, оригинальному тексту, началось с душераздирающих воплей. На этот раз афиняне не горевали. Они встали и аплодировали. На лицах у них были улыбки.
Всегда приятно, когда карают подлеца.
Человека, который переделал мою пьесу (если это можно обозначить словом «переделал») осыпали цветами. Я подсчитал, что пьесу «Взятие Милета», поставленную через сто лет после моей смерти, прерывали аплодисментами сто сорок три раза. На сто раз больше, чем ее прерывали при моей жизни. Я не запомнил имени того, кто переделал «Взятие Милета», но не держу на этого человека зла. Единственное, что меня расстраивает, – он деньги за постановку получил. И большие. Сто талантов. Даже с учетом инфляции – а она возникла сразу после того, как появились деньги, – он получил раз в восемь больше, чем мог бы получить я. Если бы кто-нибудь дал мне хотя бы один талант во время моих скитаний по Аттике во время изгнания, я осыпал бы его ноги поцелуями. Увы, этого не случилось.
«Взятие Милета афинянами», поставленное через сто лет после моей смерти, было признано лучшей театральной постановкой сезона. Ее автора горожане объявили Драматургом года. Текст пьесы был разослан по всем городам Аттики, которые после прочтения стали в срочном порядке записываться в союзники Афин.
– Город, в котором живут воины, сравнявшие с землей укрепленный Милет, – говорили греки, – и где живут драматурги, способные так живо описать это, заслуживает уважения по меньшей мере. Нам следует бояться Афин и следовать за ними.
Афины – матерь городов греческих. Последний раз я видел вас в тот день, когда бежал из города, спасаясь от кредиторов, собравшихся посадить меня в долговую яму. Там было ужасно холодно и ледяной воды по колено, вот я и не выдержал. Струсил. Меня провожал только один человек. Грубый торговец Анаксагор. Именно он дал моим стражникам три меры масла, за которые они выпустили меня из тюрьмы, где я ждал приговора по финансовым претензиям кредитором.
Я не был удивлен. Мне всегда казалось, что сила пьес и состоит в том, что они превращают в людей даже торговцев маслом. Анаксагор не был со мной согласен.
– Я просто хочу, чтобы ты ушел из города, – мрачно объяснил он, когда мы шли от стен Афин, – потому что ты вреден ему. А от ямы я тебя спас потому, что останься ты здесь, твоего тлетворного влияния не избежать, даже если ты умрешь.
Бедняга нескладно объяснил мне, что в Афинах от меня не должно остаться ничего, даже памяти. Умри я, кто-то может считать, что первый драматург Афин умер в результате травли. И имиджу города будет нанесен большой ущерб.
– А вот если ты умрешь в изгнании, – объяснил простодушный Анаксагор, – в твоей смерти будут виноваты разбойники, или голод, или болезнь. И все это не имеет к Афинам никакого отношения.
Я был удовлетворен объяснениями и ускорил шаг. Возле усадьбы Анаксагора, расположенной стадиях в пяти от города, мы распрощались. Конечно, ни еды, ни вина, ни денег он мне с собой не дал. Лишь спросил на прощание:
– Фриних, за что ты нас так ненавидишь? Говоря «нас», я имею в виду афинян и Афины. Как можно так ненавидеть свой народ и свой город? Что плохого мы тебе сделали? Для чего ты написал пьесу, выставляющую нас в самом дурном свете?
Скажи я ему, что люблю город и писал пьесу вовсе не с целью опорочить его, Анаксагор бы решил, что я втираюсь к нему в доверие. Поэтому я лишь развел руками и поблагодарил торговца за его неожиданную
