И поставить на стол бутылку названной вами водки.
— Неплохо, стажер, — одобрительно кивнул Эдуард, — только понимаешь, в чем тут загвоздка. Смирнов на такую водку и смотреть не станет. Он коньяк пьет, хороший. «Квинт» называется. Слышал?
— Конечно, господин майор.
— Да зови ты меня просто. По-дружески. Эдуард Николаевич.
— Конечно, Эдуард Николаевич, я знаю, что за коньяк «Квинт».
— Да… В Кишиневе по двадцать долларов за бутылку идет, а в Тирасполе — по пять. Кстати, после того, как задание выполнишь, заедете в фирменный магазин, купите ящик коньяка. Денег я дам.
— Вас понял.
— Молодец. Так что, вариант с распитием водки не подходит. И потом, а что, если охрана, не дай Бог, прикажет тебе выпить первому, на, так сказать, пробу? А? Ха-ха.
— Окочурюсь?
— Не то слово. В лаборатории четырнадцать крыс сдохли, когда мы только открыли бутылку этой гадости.
— Бедные…
— Это же крысы, стажер. Не жалей. Обычные серые крысы. Думал, у нас в лабораториях симпатичные грызуны бегают, как с рекламы корма для хомячков? Белые там, лабораторные крысы? А вот и нет! Крысы у нас самые настоящие, которые в домах бегают. На лабораторных белых крыс у ведомства денег нет. Экономия, мать их так!
— Скажите, Эдуард Николаевич, — робко начал стажер, — а почему в Молдавии водку такую плохую делают? Это что, заговор?
— Это имидж, стажер, — рассудительно ответил майор, — имидж. Вода здесь хорошая, спирт тоже, люди — не пальцем деланы, так что водку Молдавия могла бы производить хорошую. Но имидж страны этого не предполагает. Мы должны делать только хорошие вина и коньяки.
— А почему тогда вина стали хуже?
— А вот это уже, стажер, — заговор.
Пропустив четыре автобуса, тетка Мария уж не надеялась уехать в Кишинев, как вдруг маршрутное такси, ехавшее из Унген, остановилось.
— Хай, матушка! — радостно поприветствовал ее водитель. — Садись, подвезу. Десять леев всего.
— А быстро поедешь? — опасливо покосилась тетушка на загипсованную левую руку шофера.
— С ветерком прокачу! — бросил он ритуальную фразу людей за рулем, и помог старушке забраться в машину.
В салоне было тесно и дружно. На каждом кресле сидели, умудряясь при этом жестикулировать и разговаривать, от двух до пяти человек. Еще два пассажира сидели прямо на полу машины, расстелив газеты. Еще четыре балансировали на табуретках, которые прихватил с собой предприимчивый водитель. В общем, это был обычный рейсовый междугородный автобус Молдавии. С трудом втиснувшись между потными людьми, матушка Мария поставила между ног кошелку с дохлым петухом, и облокотилась на ящик с кукурузой.
— За багаж еще пять леев, — задорно выкрикнул водитель, и захохотал, — брат братом, а брынза за деньги.
Матушка Мария поняла, что водитель немного выпивши. Это ничего, думала она, покачиваясь в микроавтобусе, подскакивавшем на ухабах, дело молодое. Шофер, по просьбе пассажиров, включил радио. Частота, которую он поймал, была заполнена песнями радио «Шансон».
— В небо взмыла ракета, — весело заорал шофер, резко выкрутив руль, — человек вынул нож…
— Серый, ты не шути! — дружным хором ответил ему салон. — Хочешь крови, так что ж…
Матушка Мария лукаво улыбалась, утирая край рта платком. Минут через десять она решила, что пора поесть. Каким-то чудом сумела извернуться, и вытащила из сумки кусок жареной рыбы, немного хлеба и брынзы.
— Хочешь? — вежливо спросила она сидевшего под ней молодого парня, по всей видимости, студента.
— Спасибо, нет, — страдальчески поднял тот глаза к крыше маршрутки.
Матушка Мария лукаво усмехнулась, и начала есть, деликатно почавкивая. Делала она это совсем негромко, и старалась прикрывать рот рукой (заодно никто не увидит, сколько съела). А если и срыгивала, то тоже — очень деликатно, и к потолку, чтоб никому в лицо не попасть. В общем, все правила дорожного этикета матушка Мария соблюдала, и поэтому очень удивилась, когда поняла, что студента ее трапеза раздражает. А поняв это, улыбнулась еще лукавее, отряхнула крошки на пол, и достала из сумки небольшую бутылочку вина. Вино было на продажу, — при изготовлении дед Василий, муж Марии, старался положить в бродящее месиво как можно больше косточек, — и сшибало с ног всех городских. Деликатно налив в стаканчик (часть пролилась на головы пассажиров, раздались шутки, ругань, началось оживление) фиолетового вина, матушка Мария выпила, и спрятала тару. До Кишинева оставалось ехать еще два часа. Поэтому старушка прислонилась к спинке кресла, сдвинула платок с головы на плечи, и постаралась уснуть. Но автобус трясло так, что Мария оставила все попытки вздремнуть, и решила, что неплохо бы поговорить.
— Студент? — спросила она страдающего внизу парня.
— Студент, — буркнул тот, уткнувшись в книгу.
— И что ты все читаешь, да читаешь, — задала риторический вопрос Мария, и сама же на него (не зря вопрос был риторический) ответила, — Да потому что, вам, молодым, делать нечего.
— Угу, — студент явно не был расположен разделить с матушкой Марией радость.
А радоваться было чему. Она, матушка Мария, две недели вкалывала на сухой земле, как проклятая, а, возвращаясь домой с поля, готовила есть, убирала, шила, стирала, кормила скот и птицу, пропалывала огород. Несмотря на это, а также на обязательный вечерний комплекс упражнений, — драка с выпившим, как всегда, Василием, и три-четыре круга быстрым бегов вокруг дома — от Василия с топором, — матушка Мария была очень даже полной женщиной. И вот она, намаявшись, берет петуха, ведро кукурузы, и едет продавать все это в Кишинев. Там можно будет посмотреть на рынок, зайти туда, и долго глядеть на людей, да и себя показывать. А если еще и повезет встретить кого-то из знакомых… Наташа Ростова и ее бал отдыхали по сравнению с матушкой Марией и ее поездкой в Кишинев на рынок. Но матушка Мария не знала, кто такая Наташа Ростова, и потому ей даже в голову не приходило столь нелепое сравнение. Она просто была счастлива, рада. И все тут. Но счастье было неполным. Требовалось, чтобы кто-то разделил его.
— А вот правнук у меня, из городских, — продолжила, несмотря на упорное нежелание студента общаться, матушка Мария, — тот тоже все читает, читает, читает. А зачем? Для кого? Вот ты, к примеру, что читаешь?
Не дожидаясь ответа, матушка ласково, как ей показалось, рванула из рук студента книгу, глянула на название, и минут пять читала его.
— История румын, — небрежно вернула покрасневшему парню Мария книгу, — ты лучше меня послушай. Матушка Мария тебе столько про эту историю расскажет, что в этом твоем институте тебя на руках носить начнут. Помню, как будто вчера это было, война началась, и через поле сосед мой бежит. Павел Лазарчук его зовут. Не слышал про такого? Нет? Странно. Откуда ты? Из Трибужен? Странно, из Трибужен, а Лазарчуков не знаешь. Его двоюродный брат Ион еще механизатором после войны стал, на тракторе ездил. Потом как-то напился, и съехал в кювет. Так чтобы его машину оттуда вытащить, мы людей в четыре села гоняли, за подмогой. Так на руках и вытащили. Что поделать, сынок, время было такое…
Студент, деликатно отвернулся и попытался продолжить чтение. Чужой, подумала Матушка Мария. И правнук такой же. И дети, которые в город уехали. Приедешь, сядешь, руки на животе сложишь, — в общем, сидишь, как порядочная женщина, — а они все носы отворачивают. Чужая, для всех чужая. Один Василий свой, да и тот каждый вечер зарубить собирается. Но склонность к меланхолии не была отличительной чертой характера матушки Марии. Иначе она просто не пережила бы войну и коллективизацию.
— Значит, не знаешь Лазарчуков из нашего села, — задумчиво сказала она, — ну, скажи на милость, что же это получается? Какого-нибудь Кутузова, который здесь за турками гонялся и от них бегал, ты
