Свечкине, многие этим балуются, особливо Мишка Опекушин![5] Вот Степка, мерзавец, у него и нахватался… Александр Петрович! Ежели он в столице обнаружится, прикажите его по этапу сюда пригнать. Да пусть всыплют ему по первое число. Век вам благодарен буду!
Чтобы отвязаться от назойливого жалобщика, граф записал просьбу в книжечку в дорогом кожаном переплете. Алексей Сергеевич сразу повеселел.
– Не о себе забочусь, о детях, – засуетился он, словно оправдываясь. – Ради них хлопочу. У меня такие, Александр Петрович, сыны растут – загляденье! На них хоть сейчас мундиры надевай. Да вот извольте сами посмотреть.
Алексей Сергеевич кинулся к двери. Резко толкнув ее, он закричал куда-то в глубину коридора:
– Эй, кто там! Андрюшку с Николкой сюда! Живей!
Прошло несколько минут. Граф небрежно потягивал мадеру из бокала, Алексей Сергеевич собирал карты со стола.
Скрипнула дверь. Робко озираясь по сторонам, е комнату вошли Коля и Андрюша.
– Вот! – торжественно загудел Алексей Сергеевич. – Герои! Богатыри! В меня пошли.
Граф милостиво похлопал детей по плечам, а Алексей Сергеевич, наполнив высокие рюмки вином, приказал:
– Пить! За здоровье их сиятельства. До дна! Чтоб ни одной капельки не оставить. Никакого зла!..
Мальчики смутились. Они неподвижно стояли посредине гостиной, не решаясь взять рюмки.
– Я кому сказал? – повысил голос Алексей Сергеевич. – А? Ну! И чтоб враз!..
Андрюша выпил не поморщившись. А Коля закашлялся, на глазах его блеснули слезы.
– Молодец! – похвалил Алексей Сергеевич Андрюшу, а Коле грубо бросил: – Лопух! С одной рюмкой не мог управиться!
Сказал – и поперхнулся: а вдруг граф примет нечаянно вырвавшееся слово «лопух» на свой счет? Ах, как он оплошал!
Но граф сделал вид, что ничего не заметил.
Алексей Сергеевич снова засуетился, приказал еще принести из погреба вина. Картежная игра и попойка возобновились.
Предоставленные самим себе, мальчики тихо сидели в углу на дырявом диване с вылезающими наружу пружинами. Андрюша дремал, а Коля исподлобья внимательно наблюдал за всем, что происходило в комнате.
Лопухов выпил более чем изрядно и насвистывал игривый мотив из модной венской оперетки. Грузно притопывая сапогами, отец пустился в пляс.
– Музыку! – загорланил он. – Музыку! Елена, ко мне!
Но Елена Андреевна не вышла на зов мужа. Она только плотнее прикрыла дверь в детскую комнату. А по дому неслось уже новое приказание:
– Послать Аграфену! Аграфену ко мне!
Ключница Аграфена (ох, как не любил ее Коля!), румяная, дебелая, в ярком цветастом сарафане, не заставила себя долго ждать. Войдя в гостиную, она томно повела плечами и поклонилась сначала гостю, а затем хозяину.
– Изволили звать, батюшка-барин?
– Девок давай! Пускай песни поют да хороводы водят. Быстро! И сама не задерживайся…
В гостиной появились дворовые девушки. Потупив глаза, они выстраивались вдоль стены в два тесных ряда.
– Начали-почали, поповы дочери! – подбоченясь, голосил отец, подражая выкрикам разбитных ярославских торгашей. – Запевай!
Аграфена взмахнула рукой, и девушки затянули величальную:
Довольный граф громко рассмеялся. Он потрепал самую молодую певицу по щеке и, вынув из кармана горсть серебряных монет, бросил их на пол.
С визгом подобрав деньги, девушки затянули хороводную. Они плавно ходили по кругу, держась за руки, напевая:
Ворвавшись в середину девичьего круга, отец сипло вскрикивал:
– Дуй! Крой! Эх-ма!..
В гостиной духота. Тускло мигали свечи. Большие тени пляшущих метались из стороны в сторону.
Коле неприятно, что отец пьян и куражится, как говорит о нетрезвых людях няня. Не нравится ему и граф. Какой-то чопорный. Глаза красные, как у зайца. На щеках багровые пятна, нос блестит, будто намазанный маслом. Он тоже здорово захмелел. Сразу видно. Вот отец остановился около него, утирается пестрым платком. Граф зашептал ему что-то на ухо.
– Что? Недоволен? – строго глянул он вдруг в сторону сыновей. – Кто может быть недоволен в моем дому, да еще в присутствии его сиятельства?… Эй, ко мне! Плясать! Слышишь?
Сначала Коля не понял, что этот возглас обращен к нему. Но отец схватил его за руку:
