его достану. – И няня горестно заохала…
Утром, едва успев открыть глаза, Коля толкнул брата в бок:
– Слышал? Степан пропал.
– Какой Степан?
– Савоськин брат.
– Вот тебе и на! Как же это он пропал?
– А очень просто: сбежал!
– Куда?
– Наверно, в лес.
– Попробуй, спрячься теперь в лесу. Холодно! Снегу скоро наметет страсть сколько!
– А может, он в город.
– В город? – недоверчиво протянул Андрюша. – Да там его сразу схватят.
– Думаешь, в Ярославль? Что он, глупый, что ли? До Питера доберется, до столицы. А там людей, говорят, видимо-невидимо. Разберись, кто беглый, кто какой.
– Это, пожалуй, правда, – подумав, согласился Андрюша. – В Питере поймать трудно.
Он замолчал и, кажется, снова заснул. А Коля думал о Степане. Где он сейчас? Неужели не вернется? А как же Савоська? Как его сестренки? Отца у них нет. В позапрошлом году его медведь в лесу примял…
Из гостиной донесся шорох. Потом стукнула деревянная дверца стенных часов, и бессонная кукушка, выскочив из своего домика, прокричала семь раз.
А за окнами опять замелькали снежинки. С Волги прилетел студеный ветер, сурово пригнул голые – вершины молодых, недавно посаженных матерью лип, тоскливо завыл в трубе, как бездомная собака.
По широкому, протянувшемуся за желтым забором усадьбы большаку, изъезженному и истоптанному, прокатили первые сани. Это кто-то из своих, грешневских, обновлял путь.
– Просыпайтесь, голуби! Пора! – послышался за ширмой ласковый голос няни Катерины. А вот и ее доброе морщинистое лицо.
Няня подошла к окну, раздвинула шторы, и, глянув во двор, певуче-мягко произнесла, словно разговаривая с кем-то:
– Вот и пришла ты, наша красавица. Здравствуй, здравствуй, гостья желанная!..
Привстав на колени, Коля с любопытством прислушался.
– С кем ты это, нянюшка, беседуешь?
Няня обернулась и закачала головой:
– Услышал? Ах ты, проказник этакий!.. Это я зимушке, родимый, кланяюсь. Вишь, какая пороша выпала. Первозимье! Первопуток! Красота неописуемая!
Сунув ноги в мягкие войлочные туфли, Коля в одной ночной рубашке поспешил к окну. Будто белым полотном накрыло весь двор. И Жучкина будка словно ватой закутана.
– До чего же нынче славно на улице! – обрадовался он. – Только бы на санках кататься.
– Бр-р! Холодно! – вздрогнув, отозвался Андрюша. – Так бы целый день и не вылезал из-под одеяла. Лежал да лежал.
Коля весело засмеялся:
– Как медведь в берлоге! А лапу сосать будешь?
Снова глянув в окно, он вдруг восторженно закричал:
– Воробьишки! Милые! И откуда их столько налетело? Тьма-тьмущая.
– А они с полей, Николенька, – подпирая щеку рукой, объяснила няня. – Которые воробьи круглый год в деревне проживают, а которые в поле. Летом зернышки клюют, козявок разных ловят. А выпадет снег – они поближе к человеку летят. Знают ведь, шельмы этакие, накормят их добрые люди.
– Давай и мы их покормим, – живо сказал Коля. – Хлебца бы, нянюшка? А?
– Сейчас, голубчик, сейчас, – ответила няня, – Для святого дела хлебца не жаль.
Она принесла с кухни большую румяную краюху. Коля быстро разломил ее пополам и, мелко-мелко искрошив одну половину, бросил крошки в форточку. Дружной стаей воробьи ринулись с деревьев и крыш на снег. Выхватывали друг у друга крошки, отчаянно дрались. Вдруг, как по команде, шумно поднялись в воздух.
– Чего это они? – удивился Коля, прижимаясь носом к мокрому стеклу. – А-а! Васька! Ишь, разбойник, – под крыльцом прячется. Я тебе задам, злодей! – погрозил он кулаком.
Но черный кот с белой манишкой на груди не замечал ничего. Он сладко облизывался, глядя на воробьишек. Но те, как няня говорит, – птицы стреляные. Их на мякине не проведешь. Насмешливо посматривали они сверху на своего врага, словно подзадоривая: «Попробуй, достань нас!»
Во двор въехали груженные березовыми дровами сани. Рядом с пегой пузатой лошадью шагал мальчуган лет десяти в надвинутой на самый лоб старенькой заячьей шапке, в длинном, не по росту, полушубке, с вылезающими наружу клочьями овчинной шерсти. На широком румяном лице мальчика неуклюже торчал похожий на картофелину нос.
