мерзавцев и стрельнуть!
Прецикс серьезно посмотрел на Новицкого.
– Как это стрельнуть? Ты – что?! Допустим, проведем мы еще одну облаву и где-нибудь обязательно нарвемся на сборище, и даже на вооруженное сопротивление, откроем очередной тарарам… А толку что?
– Какой же тебе еще толк нужен?
– Слушай, начсоч, давай думать. Мы, не разобравшись, начинаем активизировать свою работу, и они сейчас же откликаются и бьют нас хлеще, больнее, чем мы их!
– Так в чем же логика, товарищ предгубчека! Ты не тронь меня, я тебя не трону?
– Не горячись, ты меня не понимаешь. Я хочу сказать что? Я хочу сказать, что мы не по коню, а по оглоблям хлещем. Надо покончить с практикой разгрома отдельных звеньев, она ничего не дает… Пожары в ночь на Первое мая – это у них не система. Мщение. Вспыхнула злость у главарей за провалы, вот и организовали серию поджогов. Надо верхушку брать! Всю! Сразу!.. А кто из нас имеет опыт в агентурной работе?… Не научились мы еще работать, вот эта сволота нас круг пальца и обводит! Опять же базу нашу возьми: что у нас в этом городишке? Сухарный завод, Трудзавод, где могильные ограды куют, да депо – маловато же!
– Кстати, и на станции во время пожара много вагонов уничтожено, три маневровых паровоза вышли из строя и один «декапод», а в тупике найден труп сцепщика.
– Кто он?
– При трупе оказался партийный билет, да только… фальшивый. А в спине три пули, и керосином несет – спасу нет! Теперь того и жди очередной листовки – «коммунисты-поджигатели». Я приказал арестовать начальника станции и охранников, дежуривших ночью на путях.
– Приказал арестовать, а теперь прикажи освободить.
– Это почему? Я дал задание срочно закончить следствие и – на Коллегию! К стенке подлецов!
– Снова начнется сказка про белого быка: мы им в зубы – они нам под микитки! Еще не хватает, чтобы они нас транспортными катастрофами порадовали… Освободи, освободи, пожалуйста!..
– Эх, товарищ Прецикс, товарищ Прецикс!
– Приказываю освободить!..
– Слушаюсь!
Из Барнаула домой Филатова добралась каким-то другим пароходом.
Подходя к своему дому, Юлия Михайловна прибавила шаг.
У ворот толпились соседи, набежавшие с улицы, как это бывает, когда в доме большая беда.
Мать бросилась ей на шею:
– Нет у нас больше папы, Юлия!..
В комнате пахло ладаном. Михаил Макарович лежал на двух столах, составленных вместе, накрытый простыней… В завозне сосед-плотник строгал доски.
Юлия, шатаясь, подошла к столу, подняла простыню и повалилась на пол: обгоревшее лицо отца было страшным.
Когда на Переселенческой занялось обжещитие, Михаил Макарович первым прискакал с водовозкой, еще до пожарников полез по лестнице на второй этаж, а стропила и рухнули. Не сразу, а только после того, как приехали пожарники, вытащили кое-как старика из-под углей.
Эти печальные подробности осунувшаяся и подурневшая Юлия узнала от Пономарева на очередном свидании с ним.
– Не могу я, товарищ Пономарев, омерзела мне работа в их подполье… омерзела…
Он пожал плечами и, прощаясь, участливо сказал:
– Потерпите, Юлия Михайловна.
После взбалмошной неровной весны лето сразу ударило жарой. Небо с полудня затягивалось пыльным маревом, и солнечный диск даже в зените казался раскаленным медяком: доплюнешь – зашипит. Колыванцы день-деньской лазили в холод погребов, где таились крынки и логушки с пенистым квасом, от которого зубы ломит.
Встречаясь, тропинские, вьюнские, скалинские мужики жаловались на жару.
– Пекло, язви ее в погоду!.. О хлебушке сердце тоскует…
– Насчет хлебушка – зря… Сев поздний нонче был, и дед Силантий, слышь, всё дождя ворожит. А вот косить бы – в самый раз!..
– Сказывали, в Ревкоме уже делянки отводят.
– Получше, поди, коммуне?
– Дык, оно, как сказать… Власть ихняя. У хлеба не без крох…
Пятого июля по Колывани и по ближнему селу Вьюны пошли десятские. Оповещали: завтра – сходка на площади, советская власть объявит, кому где махать литовкой.
Некоторые богатеи оказались дальновидными.
Перед сходом явился в Ревком Губин. Заявил Предтеченскому:
– Я, Андрей Николаевич, подумал-подумал и рассудил так: пес с имя, с моими лугами! Отдайте бедняцкому сословию – пущай пользуются. Коль жизнь пошла по-новому – надо кончать это занятие: друг у дружки из горла куски рвать. Пущай косят мою землицу. А я стар уже, да и платить батракам нечем… Так и объявите на сходе, Губин-де жертвует свою землицу в пользу неимущего, так сказать, пролетариату…
Предтеченский обрадовался: меньше раздоров, – но стоявший тут же председатель комячейки Ваня Новоселов сказал:
– Нам жертвователей не надо! Мы свое возьмем без жертвователей! Как решит Ревком – так тому и быть с твоей земелькой, Михаил Дементьевич, а у самого тебя нынче голосу для таких решениев нет. До свиданья, купец, кланяйся своим, не забывай наших…
Сход в Колывани начался рано и сразу стал бурным и бестолковым: орали, сучили кулаками, в иных месгах огромной площади даже тузили друг друга – было немало пьяных.
Шныряли цыгане: сказывают, коммунисты отобрали у самостоятельных мужиков сенокосы, а раз так, лошадок им продавать придется, кормить-то нечем… Цыгану пожива…
Напрасно ревкомовцы кричали сельчанам о сознательности, уверяли, что никаких решений о конфискации сенокосов у мужиков нет, что это – провокация кулаков. Страсти накалились.
Волревкомовцев стащили со стола, избили и посадили под замок в подвал.
Тут и появился на столе Губин.
Опираясь на плечо Базыльникова, стоявшего пониже, на табуретке, и истово крестившегося, Губин зычно гаркнул на всю площадь:
– Помолчите!
И махнул белоснежным платком.
– Объявляю большевистскую власть низложенной! У-ра, граждане, Христос воскресе!
Пьяный сход встретил губинские слова восторженным ревом.
Михаил Дементьевич еще два раза взмахнул белым платком, и на площадь из-за поворота вылетела на рысях полусотня. Конники выстроились перед трибуной-столом.
Командовавший отрядом председатель вьюнской Кредитки, бывший белый подполковник Комиссаров, приподнялся на стременах, крикнул:
– Поздравляю с падением большевизма! Довольно кровопийцам купаться в крестьянском горе! Хватайте своих коммунистов! В городе уже идут бои, бьют насильников-большевиков! С нами бог!
Перед строем конников появилась повозка, с которой глядело в толпу дуло ручного пулемета.
На стол поднялся в полном облачении священник Тропинской церкви Василий Ливанов:
– Да воскреснет бог и расточатся врази его! Во имя господне – бейте супостатов-большевиков, чада любезные! Не щадите ни старого, ни малого – на челе их печать антихристова!..
Толпа ринулась к волостной милиции. Оттуда брызнули редкие выстрелы, но горстка милиционеров ничего не могла сделать. Полегли милиционеры во главе с помощником начальника Седьмого (Колыванского) отделения Новониколаевской Горуездной милиции Алексеем Ивановичем дедовских, не пожелавшим сдаться на милость бунтовавшей орды. Да и орда эта, обезумевшая от ярости и уже
