– Какой черт, здоровье! Так и не удалось установить его личность.
– Товарищ предгубчека, сказать коменданту, что вы распорядились проделать волчки в камерах? – спросил дежурный.
– Не нужно! – председатель отмахнулся.
Там, где размещалась Новониколаевская Губчека, сейчас музей, но весь подвал сохранился в неприкосновенности: волчков в дверях так и не сделали.
Очень уж были принципиальные люди в то время: заводя тюрьмы, больше всего боялись самого слова «тюрьма». Долго пользовались словами-суррогатами: «домзак», «исправдом», «КПЗ».
Вечером Новицкий сказал председателю:
– Понимаешь, еще одна неприятность: часовой, стоявший на посту возле подвала, где сидел самоубийца, – исчез из наряда.
– Как – исчез?
– Сменился, сказал карначу, что идет за пайкой, и не воротился.
– Дезертировал?!.
– Да… И окно в камере разбито, а в углу обнаружили гайку.
– Гайку?…
– Самую обыкновенную гайку от ходка.
– Значит, самоубийца получил… приказ.
Гошка Лысов медленно и осторожно пробирался по доскам, проложенным на остатках дороги- зимника, соединявшего затон с городом.
Зимник уже подтаял и покрылся навозной жижей, а досок было мало, их растаскивали по ночам жители тех домиков-курятников, что лепились на склонах правобережного яра у Чернышевского спуска. Приходилось маневрировать, обходить полыньи, делать крюки. Наконец Гошка додумался: взвалил на плечи длинную тесину и продолжал движение при помощи этого переносного моста. Матрос уже прошел чуть не полдороги, как вдруг остановился и замер.
Из полыньи торчали… женские ноги в черных чулках.
Так Лысов нашел хозяйку конспиративной квартиры Надежду Валерьяновну Седых. Гошка остановил какие-то розвальни, вытащил труп из подмерзшего ледового крошева и привез на пристань.
Теперь Надежда Валерьяновна лежала на длинной скамье в кабинете ответкомиссара. С лица ее капала вода, и Гошке чудилось, что мертвая плачет…
Гошка бросился к. телефону, стал вызывать Губчека.
Весь вечер охранники шерстили Яренский затон, а в полночь к землянке Габидуллина подошла опергруппа Водной Чека.
Постоялец Габидуллиных, флотский инженер Пономарев, сказал Гошке не без ехидства:
– Тамарочки дома нет, чекист. Вместе с папашей отбыла в город по неотложному делу. Погулять с мамочкой интересуетесь?… Ничего не поделаешь – нетути. Вот чайком могу угостить, садитесь, комиссар.
Гошку взорвало:
– Д-документы!!!
Инженер Пономарев заглянул через Гошкино плечо, увидел охранников и понял.
– Документы вас интересуют?… Что ж, за документом дело не станет.
Инженер снял со спинки стула свой синий китель и распорол подкладку.
В руках у Гошки очутилась хорошо знакомая книжечка удостоверения Губчека.
Лысов пошатнулся. Оперся рукой о спинку стула, другой рукой сгреб свою тельняшку на матросской груди, широко открыв рот, стал хватать воздух, как вытащенная на лед рыбина…
Собравшись с духом, крикнул:
– Почему не являлся ко мне?
– Спокойней, спокойней, комиссар! Отпусти охранников.
Гошка посмотрел на двери:
– Идите, ребята, найдите Толоконского и ждите меня в бараке. Я скоро приду.
Когда захлопнулась наружная дверь землянки, Гошка не выдержал:
– Надежду Седых убили!.. Понимаешь, Надежду Валерьяновну!.. Я труп нашел.
Тут вскочил Пономарев:
– Надю убили?!. Врешь?…
– Труп нашел, говорю!..
Пономарев рывком стал надевать китель, шинель…
– Едем!.. Тут твоего Толоконского хватит. Едем тризну править по Надюше!..
– Куда?
– В Кривощеково. Ты не знаешь, главное – там… Приказывай запрягать, а я сейчас, в сарай татарский сбегаю.
Он принес круглую гранату «лимонку» и заложил капсюль.
– Едем, комиссар, едем!..
Была ночная темь в селе Кривощеково, был бомбовый гром в окно того домика, где финансировался бравый есаул Самсонов, и крики:
– Сдавайся, сволочь!
И револьверные сполохи с двух сторон…
А в затоне инженер Пономарев, налив себе и Гошке по стакану спирту, сказал:
– Хорошо, что мы с тобой, комиссар, нашли друг друга, и характеры у нас – одинаковые, а татарочку твою еще утром, вместе с папочкой, вызвали в город, в Губчека. И я думаю – осиротели мы с тобой, матрос… Выпьем, что ли, а то засну.
Но выпить не удалось: в землянку вошли Новицкий с Матвеевым.
– Обоим – сдать оружие!.. Матвеев, веди их к подводе. В городе доложи председателю и – в подвал негодяев, на Коллегию, за самоуправство и срыв агентурной разработки!..
По дороге Матвеев сказал:
– Страсть озлился начсоч!.. Лучше винитесь с места в кальер, а то и впрямь могут шлепнуть!..
Мстители пригорюнились.
Но Прецикс заменил Коллегию двадцатисуточным арестом.
– Отбывать будете по частям. Сейчас первая порция – семь дней… Времени нет, контра одолела совсем, а то я бы вас, голубчики, и верно – на Коллегию!.. Через две недели вторую порцию – пять суток… Посади их в «советскую», – сказал Прецикс дежкому, – и выдай две ложки, но еды только одну порцию давай. А то зажирели, махновцы!..
Добыча, обнаруженная в кривощековском домике, была обильной. Новицкий, воротясь в город, доложил председателю:
– Склад винтовок в Кривощеково – сорок пять штук, два «максима» и патронов – гибель. И деньги, золото.
Председатель позвал коменданта:
– Скажи тем нашим субчикам, что сидят в «советской», мол, я им полсрока скостил.
На глухой Переселенческой улице некий человек в рваном тулупишке повстречался с «Иваном Грозным» и пошел с ним рядом.
– Хозяюшку большевистской конспиративки умиротворили, – сказал человек в тулупе, – начальник «опричнины».
– Царствие небесное, во блаженном успении вечный покой!.. Не шумно сотворили?
– Отнюдь. Купель. Но есть очень плохие вести… Чекачи взбесились: разгромили кривощековскую явку. Убиты «седьмой», «тринадцатый», «пятый» и мадам Фитингоф.
– Ишь ты! Дознались! Что еще? – его лицо побагровело.
– Чека разгромила какую-то группу, тоже работавшую с листовками. Чужие. Одного из арестованных – в тюрьму, а потом не на Коллегию, а в гражданский трибунал. Будет жить, следовательно.
