– Завтра… В десять часов вечера вы должны явиться на Кабинетскую улицу в дом номер пятнадцать…
Длиннейшая Кабинетская улица, которую не успели еще переименовать в Советскую, тянулась через весь город параллельно проспекту, уже ставшему Красным. Надвигалась ночь… С сумерками прилетел в город ветер, для начала прошелся по улицам легкой поземкой, но, немного погодя, громыхнул где-то оторванной ставней, загудел в водостоках и вдруг обрушил на черные, неосвещенные дома снеговую лавину позднего бурана-отзимка.
Днем Кабинетская – улица живая, даже многолюдная. Здесь расположен двухэтажный почтамт, и новониколаевцы, один за другим, несут сюда заклеенные вареной картошкой самодельные конверты. Поэтому днем на Кабинетской, второй по значению улице городка, оживленно. Но вот вползает в окна ранняя синева зимнего вечера, гаснут огни в стеклах почтамта, и Кабинетская начинает пустеть. А когда с Андреевской пожарной каланчи по городу ударят десять медных звонов и вступит в права комендантский час, Кабинетская, на все свои пять верст длины, – черная зловещая пустыня…
До явки, указанной доктором, Юлии Михайловне оставалось пройти еще не меньше версты, а десять звонов уже проплыли над городом. Буран становился все злее. Ветер сыпал колючую труху за воротник жакетки, жег лицо и заставлял часто останавливаться, прижиматься к палисадникам.
Юлия Михайловна очень торопилась и очень трусила. Андрей Иванович сказал: «…обязательно – в 10 вечера. Ни раньше, ни позже». Почему именно в 10? Но задавать вопросы Андрею Ивановичу не полагается. Сказано – в десять, значит, тому и быть.
Поминутно оглядываясь, Юлия Михайловна добралась до почтамта. Наконец-то!.. Над подъездом – обычная крохотная звездочка электричества, по тротуару ходит солдат-часовой: вперед-назад, вперед- назад… Остроконечный шлем, длинный тулуп, под мышкой – винтовка. Часовой заметил ее. Кричит:
– Эй!.. Обходи стороной!..
Перебежала улицу и, скрытая от солдатских глаз вьюгой, прижалась к какому-то домику на перекрестке. Солдат больше не видит Юлию Михайловну, солдат, наверное, думает, что она уже ушла. А Юлия Михайловна видит его и… ой, как ей страшно! Впереди темь, пустота, а нужно идти, идти.
Хоть бы патруль прошел!
Озябшие пальцы в шелковом карманчике муфты нащупывают свернутую бумажку – пропуск. Надежный, всамделишный пропуск, любезно выданный ей адъютантом начальника гарнизона Федей. В пропуске сказано: Филатовой Юлии Михайловне, телеграфистке, разрешается хождение по городу до двенадцати часов ночи.
Несмотря на терзающий душу страх, Юлия Михайловна улыбается. Какой вы смешной, «товарищ Федя»!.. Ну можно ли в это ужасное время подносить альбомчики, писать стишки, говорить о любви?
Юлия Михайловна почувствовала, что начинают мерзнуть ноги.
Сколько же можно стоять и раздумывать?… Нечего надеяться на патрульных. Надо отрываться от часового, надо идти в кромешный мрак. Сейчас, сейчас она перейдет вот этот длинный бугор наметенного снега, мышкой проскочит к следующему углу через улицу Гондатти…
Жил такой генерал-губернатор Сибири… генералы, полковники, рыцарски благородные безусые прапорщики… Как все далеко это теперь!.. Шипящие фонари на улицах, тройки с бубенцами, гимназические балы, кондитерские, наполненные всякой всячиной… Знакомства, многозначительные взгляды, поцелуи украдкой… цветы… Неужели – кончено?! Неужели пулеметы и тиф навсегда вычеркнули из жизни красоту, поэзию, вежливость?! Мрак, мрак!.. И эти свирепые люди-звери!.. «Прыгунчики». От одной мысли о них безумный страх совсем леденит сердце…
«Прыгунчики» появляются внезапно: вынырнув из переулка, словно привидения, с дьявольским хохотом рвут из ушей серьги, ножами отсекают пальцы, перехваченные кольцами, повалив овою жертву в снег, раздевают, а потом с хохотом и улюлюканьем мчатся во тьму на своих пружинных ногах-ходулях быстрее велосипеда… Ужас!.. Но еще хуже – «кошевочники». Это уже сама смерть разъезжает по ночным улицам, и ни патрули, ни Чека не могут с ней справиться… В буранной мгле пронесется черная упряжка, в воздухе свистнет аркан, тугая петля захлестнет горло, порвет шейные позвонки, а за городом, для верности, в бездыханное уже тело выстрелят.
Сколько таких случаев было!.. Боже, спаси, береги Юлочку! И зачем я, дуреха, вместо папиного старенького полушубка выпялилась в этот идиотский каракуль?!. Приманка бандитам!..
Страх выжал из глаз ледышки слез. Ну!.. Эх, будь что будет!..
Метнулась через сугроб. Ну вот, кажется, этот дом. Седьмой от угла, зеленые ставни, четыре окна. Конечно, этот! Но почему же такой маленький? Доктор говорил – большой, пятистенный. Нет… какая-то хибарка… Не тот!.. «Седьмой от правого угла». А от какого угла? Углов на любом перекрестке целых четыре. И каждый из них может быть правым… «Зеленые ставни».
Да разве разберешь в этой мгле, где номерной знак, где зеленые ставни, а где синие, красные, лиловые, черт их возьми, эти ставни!..
И вдруг рядом:
– Ну-с, что же будем делать?…
Спокойный, уверенный баритон заставил мгновенно повернуться к нему лицом. Из горла Юлочки вырвался не крик – вой: «А-а-а!..» Но баритон сказал еще спокойнее, наклоняясь к шапочке-ушанке:
– Ну и трусишка. А еще подпольщица. Вы же стоите на другой стороне. Идемте со мной, не бойтесь, меня послали ваши друзья.
Рядом с Юлочкой очутился высокий мужчина в черной шинели без ремней, нижняя часть лица его была закрыта башлыком; правой рукой он взял Юлочку под локоток, из рукава левой высунулся револьвер…
– Вот видите, совсем не надо было так бояться. Я охранял вас всю дорогу.
– Вас послал вслед за мной доктор? – безвольно прижимаясь к длинной шинели, спросила Юлочка.
Но высокий еще больше склонился к ней.
– Нет. Обо мне никому – ни слова! Я от высшей силы. Никто ничего не должен знать. Но помните – о вас заботятся…
– Значит, вы – наш?…
– Ну, конечно!.. «Нет ли у вас серебряного рубля?» – Юлия слышит заветный пароль.
Свой! Рыцарь без страха и упрека! Значит, так и нужно было, в целях конспирации. Ведь Юлия Михайловна в подполье совсем недавно, что она понимает? Дура, сто раз дура! Как могла она допустить, что ее бросят на произвол судьбы? Конечно, и над доктором есть еще какая-то «высшая сила»…
– Вот и пришли, – сказал провожатый. – Стучите в ставень по условию. Да возьмите же себя в руки, трусишка!..
Юлия Михайловна стучит в ставень. Стук. Пауза. Еще стук. Пауза. Три стука подряд… Но за окном – безмолвие.
– Еще раз! – говорит провожатый.
– Да, да, сейчас.
В щелях ставен появился свет. Раздался ответный стук: удар, пауза, удар… Конец ночным страхам!..
Провожатый исчез, будто растворился во мгле… Гремит засов. Калитка приоткрылась, сдерживаемая цепочкой. Кто-то с фонарем прохрипел:
– Ну?…
Что – ну?… Ах да, пароль!
– «Бог мое прибежище…»
– «И сила…» Входите, барышня…
Огромный двор. Конюшни. Сеновал… Фонарь раскачивается впереди. Вверх, вниз. Хриплый человек сильно хромает… Подошли к высокому крыльцу. Фонарь поднялся, освещая ступеньки, выхватил из тьмы лицо хромого – обыкновенный бородатый мужик…
Миновав коридор, вошла в полутемную кухню. Невысокая пожилая женщина встретила Юлию Михайловну, бросилась обметать снег с жакетки, напустилась на хромого:
– А ты чего стоишь? Живо – самовар!.. Чайку горяченького, чайку, Юленька! С медком, с вареньицем…
