– Огоньков базируется на цыганский табор, что бродяжит на татарских землях, под Тупицыном... Все лошади идут для сбыта цыганам. Ну-ка, повтори все сначала, Роман...
– Тебя, дружище, обратно в табор примут? – угощая Ромку папиросой, спросил Виктор Павлович.
– Голого – выгонят... А со «скамейкой» хорошей возьмет баро... Простит.
– Так что ж ты не украл? Мало лошадей, что ли?
– А не хочу воровать! – отрубил цыган. – Хватит!
– Что же ты хочешь?
– Примите в милицию... Чтобы мне провалиться, чтобы язык отсох!
– Ты бы уж сразу в прокуроры просился! – съязвил повеселевший Игорь. – Ишь чего захотел!
Дьяконов обернулся к парню.
– Слушай, Желтовский! Иди сейчас ко мне на квартиру и скажи жене, чтобы срочно приготовила обед и прислала сюда с ребятишками. Крой!
После ухода Игоря я спросил Шаркунова:
– У тебя сейчас бесхозные лошади есть? Хорошие?
Шаркунов взглянул на меня одним глазом с удивлением.
– А ведь верно, а?
Так родилась идея.
А результаты ее претворения в жизнь сказались уже через десять дней: наконец-то состоялась первая встреча шаркуновских конников с огоньковцами. В том самом лесу, откуда был извлечен затворник Рутковский. Загрохотали винтовки, сбивая сучья, затинькали пули, громом ударили по лесу три бомбы...
Но бой не стал решающим. Огоньков поджег высокую сухую траву и ушел, оставив на месте одного своего убитым и двух лошадей, помеченных милицейскими пулями.
Бандиты подстрелили коня самого начальника милиции и легко ранили шаркуновского помощника.
Но эта встреча изменила все. Кокетничавшая грабительско-конокрадская шайка превратилась в вооруженную банду.
Еще через неделю Шаркунов получил письмо. Оно было написано все тем же изящным женским почерком.
В конце письма была приписка, прочитав которую Шаркунов пришел в ярость:
Это уж, действительно, переходило всякие пределы.
Шаркунов рвал и метал.
Прочитав письмо, я вызвал жену Шаркунова и официально допросил «в качестве подозреваемой». Она, узнав истину, плакала и повторяла: «Боже мой! Такой милый, предупредительный, интеллигентный молодой человек! Кто бы мог подумать! Отрекомендовался так культурно. Говорит – я уполномоченный кооперации из округа, пожалуйста, гражданка, довезу почти до Святского в своем экипаже. Мой-то не догадался даже лошадь за мной на станцию послать, хотя и то верно, что я, когда от мамы из Омска возвращалась, телеграмму уже с дороги дала... Опоздала телеграмма, а тут – попутчик. Такой культурный, вежливый и даже очень воспитанный».
На другой день после допроса Анна Ефимовна спешно выехала снова погостить к маме в Омск. Когда она усаживалась в милицейский ходок, я заметил, что лицо ее опухло от слез, а правый глаз перевязан платочком и прикрыт цветастой шалью...
Отправив супругу, Шаркунов вошел ко мне в камеру нетвердыми шагами. От него явственно попахивало. Сев к столу, достал из коробки папиросу, но, повертев в пальцах, не закуривая смял и выбросил.
Сказал:
– Теперь мне с ним на земле места не хватит... Вот так, товарищ следователь.
И ушел, звеня огромными драгунскими шпорами.
...Шаркунов с оперативной группой надолго выехал в район...
В этот раз операция кончилась полным разгромом огоньковцев. Настигнув банду на небольшой заимке, где Огоньков устроил дележку с цыганскими главарями, Шаркунов окружил населье плотным кольцом винтовок.
Из девяти бандитов семь остались на месте. Попутно пристрелили пустившего в ход двустволку цыганского баро и выгнали из района весь табор.
Банда прекратила существование.
В районе наступило затишье: кончились дорожные ревизии и юмористические расписки. Но Дьяконов, узнав о разгроме банды, сомнительно покачал головой, а легко раненный в перестрелке Шаркунов ходил мрачный: среди убитых Огонькова не оказалось.
Бесследно исчез также наш Ромка. Цыгане утверждали, что Ромки не было ни в таборе, ни в банде...
Вскоре выпал снег, и потянулись серенькие ноябрьские дни с вялыми снегопадами, их сменил морозный декабрь.
Деревни постепенно впадали в зимнюю спячку, и в райцентре наступила тишина, оживляемая лишь мелкими происшествиями. Тут всполошился товарищ Петухов и бросил лозунг: «Зима – время политграмоты».
Кроме литературных занятий, для райпартактива были учреждены обязательные кружки политграмоты. В это резиновое слово товарищ Петухов ухитрился влить столько содержания, что сейчас, спустя тридцать лет, диву даешься: какие же крепкие нужно было иметь мозги, чтобы выдержать невообразимую петуховскую смесь из Марксова «Капитала», текущей политики, Кантова «дуализма» и христианской философии Гегеля...
Вскоре районные «деятели» озлились и пожаловались в край. Из крайкома прибыл инструктор, вдребезги разнес всю петуховскую «программу максимум» и в конце своего выступления на бюро кратко сформулировал тезисы политучебы:
– Ленин. Экономические и идеологические основания для переустройства деревни. Правая оппозиция. Ленин.
– Ну, это нам – запросто! – оптимистично заявил товарищ Петухов. – Разобьем правых в пух!
– Разгромили атаманов, разогнали воевод!.. – подал реплику молчавший до сего Дьяконов.
Приезжий инструктор осведомился:
– А у вас в районе правые есть?
– Выявим, – бодро ответил Петухов. – Выявим и – того, разделаем под орех! Впрочем, думаю, у нас правых вообще не должно быть!
И с мест закричали:
– Нет у нас правых!
– Тут все партизаны!
– Откуда среди нас оппозиция?!
