вокруг домашнего пирога, с кухни, где Бет щекочет Поппи, доносится детский смех, и я чувствую, что вот- вот взорвусь. Слишком часто я все это слышал. Поворачиваюсь к Лиз, сосредоточившейся на своем косяке.
– Ты считаешь, мужчины и женщины равны, Лиз?
Она смотрит на меня удивленно, но по-прежнему невозмутимо.
– Конечно.
– Мы все так считаем, – поддерживает ее Шарлотта.
– Да, – подтверждает Миранда.
Я киваю.
– Скажите мне, в чем женщины превосходят мужчин.
– Что?
– Мы все знаем, что какие-то вещи женщинам априори удаются лучше, чем мужчинам. В этом нет противоречия. Назовите некоторые из них.
– Ну, – говорит Лиз, отклоняясь от спинки стула и начиная получать удовольствие от разговора, – им лучше удается совмещать несколько задач.
– Точно! – восклицает Оливер. – Мужчины обычно узко концентрируются на одной определенной цели, зачастую в ущерб всему остальному.
– Женщины больше прислушиваются к своим чувствам. Думаю, у них умные эмоции в отличие от мужчин, – добавляет Шарлотта.
– Да, – соглашается Лиз.
– Они лучше воспитывают детей.
– И легче общаются. Мужчинам так трудно говорить о своих чувствах, правда? – мягко замечает Шарлотта.
– Это верно, – вновь встает на сторону женщин Оливер, задумчиво подергивая поясок своего –
– А еще, – Лиз глубокомысленно выпячивает губы, – женщины лучше разбираются в человеческих отношениях. У нас гораздо сильнее развито сопереживание.
– Да, – подтверждает Оливер.
– Да, – вторит ему Миранда, умиротворенно кивая.
– А способность любить? – спрашивает Шарлотта. – Женщинам нет в этом равных. Они знают, как это делать. Как отдавать. Как делиться.
– Мужчины сдержанны в проявлении своих чувств, – философски замечает Оливер.
– Женщины – прирожденные дипломаты, – снова вступает Лиз. – Они знают, как выйти из трудной ситуации, как наладить отношения. Мужчинам это не дано.
– Не хочется, конечно, – произносит Оливер таким тоном, что всем ясно – очень даже хочется, – но вынужден сказать: из всего этого можно сделать вывод, что женщины просто более зрелые.
– Точнее, более развитые, – поправляет его Лиз.
– Но это не значит, что мы не любим мужчин, – говорит Шарлотта.
– Мужчины чаще склонны к жестокости и насилию.
– Они не делают работу по дому.
– Они не умеют гладить.
– И до них не доходит, что мы имеем в виду, пока мы не напишем это аршинными буквами на лбу.
Небольшая пауза. Все пьют чай. И молча поглощают пирог.
– Все? – спрашиваю я, готовясь уйти.
– Думаю, да. – Лиз удовлетворенно улыбается. Такое же выражение застыло и на лицах остальных.
– Отлично. А в чем мужчины превосходят женщин?
Легкое удивление проявляется неожиданными морщинками на четырех лбах.
– Что?
– Мы перечислили достоинства женщин. Все с ними согласились. Включая меня. Но каковы достоинства мужчин? В чем мужчины превосходят женщин?
Молчание. Длительное молчание. Шарлотта смущенно хихикает. Я встаю.
– Надеюсь, мне удалось продемонстрировать женский подход к вопросу о равенстве полов.
– Я мужчина, – возражает Оливер.
– Тогда и веди себя, как мужчина, – парирую я.
Лиз открывает рот, чтобы что-то сказать, но, прежде чем она успевает это сделать, я обрываю ее.
– Могу назвать вам одно преимущество мужчин, – говорю я спокойно. – Они способны смириться. Прикусить губу и смириться. Смириться с тоннами дерьма, которое вываливают им на голову. И не мстить. Вот в чем их преимущество. Они способны получить все это, а потом просто уйти.
Я разворачиваюсь и направляюсь на кухню, где Поппи помогает Бет печь пирожки.
– Поппи, папе пора. – Я кладу руку ей на плечо.
– Папа! Посмотри, что из-за тебя… – говорит она сердито. Фигурка, которую Пеппи лепила из теста, развалилась. – Так несправедливо! Я тебя ненавижу, папа! Уходи!
Дети прекрасны, бессердечны и жестоки. Это сказал Дж. М. Барри. Кто я такой, чтобы с ним спорить, – всего лишь один из миллионов Питеров Пэнов?
– Пока, малыш.
Она не отвечает и начинает плакать. Не из-за того, что расстается со мной, а из-за того, что фигурка из теста испорчена.
Бет строго смотрит на меня.
– Думаю, тебе лучше уйти.
– Пока, – говорю я самым безразличным тоном, на который способен, и ухожу, ни с кем не попрощавшись, с прилипшими к губам сладкими крошками.
4
Первый раз я влюбился, когда мне было восемнадцать. После истории с Шерон Смит прошло пять лет, и чудо, снизошедшее тогда на меня в кладовке, стало фундаментом для надстройки из таких же тайных встреч в раздевалках, на аллеях и в беседках пустынных парков. Но я все еще был девственником: по моему собственному определению, я еще ни с кем не встречался «по-настоящему», хотя иногда предпринимал лихорадочные попытки замерить жизнеутверждающую, безмерную суть той или иной девушки.
Странными были тогда эти отношения: «мальчик – девочка». Как будто ты сидишь с кем-то в комнате, болтаешь, стараясь делать вид, что ничего необычного не происходит, а на самом деле помимо вас в комнате присутствует нечто невидимое глазом, но громадное, вселяющее страх и трепет: вы слышите его дыхание, отслеживаете передвижения, постоянно чувствуете его присутствие. И эта призрачная, магическая сила – секс.
Нелегко вспомнить, как именно я влюбился в первый раз. События реальной жизни переплелись с впечатлениями извне, вскормленными питательной средой несчастной первой любви: фантазиями, фильмами, телепередачами. Со временем все труднее различить грань между собственно мною и миром внушенной электронной и прочей культуры. И вот уже моя память, как и я сам и мои воспоминания, утратила чистоту.
Если пытаться вычленить самое непосредственное и неподдельное впечатление, то я бы сказал: это было просто. Локаторы, которые вы тщательно настраиваете в среднем возрасте, пытаясь выявить зоны потенциальной опасности, пока еще девственны и бездейственны. Любовь кажется чем-то идеальным, без изнанки и прикрепленного сбоку ценника.
Любовь женщины представлялась мне обеспеченным правом, безусловно гарантированным удовольствием. Женщины при этом вызывали у меня страх, правда, по иной, чем сейчас, причине. Тогда это был страх перед магической силой, перед их чужеродностью, их способностью разбудить во мне самое ненавистное чувство – смущение.
Но одновременно я верил в такое мироустройство, при котором каждая девушка находит себе парня, считал, что это требование общественных традиций и что однажды меня тоже найдут. Молодые люди
