– Я хотела спросить, как случилось, что ты стал тем, кто ты сейчас?
Он взял длинную соломинку и стал медленно ломать ее на мелкие кусочки.
– Большая часть того, что я тебе рассказывал – правда; я действительно уехал жить к дяде и тете после смерти родителей. Но они не особенно-то заботились обо мне. У них самих было несколько детей. К тому же один из сыновей был примерно моего возраста, и я всегда был здоровее его, сильнее его, быстрее бегал, и учителя думали, что меня легче учить, и я был…
– Красивее, – предположила она.
– Да. Ну, вот, и как только я достиг нужного возраста, они купили мне офицерский чин. Конечно, не в кавалерии. Это было слишком дорого, они выбрали подешевле. Возможно, это было лучшее, что они для меня сделали.
Он говорил спокойно, но ломал соломинки все быстрее и быстрее. Бэнни поняла, что в нем осталось немало от того мальчишки, оказавшегося никому ненужным.
– Я рано научился тому, к чему у меня был талант. Я думаю, можно назвать это умением отгадывать загадки. Собирать разрозненные детали, замечать то, на что другие люди не обращают внимания и складывать все это вместе. Мои начальники скоро начали этим пользоваться.
– И так ты стал шпионом?
– Да, – он сломал последнюю соломинку. – Меня действительно ударила лошадь, ты знаешь. Три года назад. Когда я пришел в себя, я был… я не мог нормально говорить несколько дней. И я заметил, что на меня не обращают особого внимания. Они решили, что если я не понимаю, что говорю сам, то не пойму и то, что говорят они. Они не остерегались меня, и я собрал такие сведения, которые, будь я нормальным, не получил бы и за месяц.
– И ты решил продолжать в том же духе?
– Да. Это было довольно просто, как ты видишь.
– Но как тебе удавалось притворяться так долго?
– Я думал, что поступаю верно.
Она отдала бы все, что угодно, чтобы прогнать тоску и безнадежность с его лица.
– Ну, ладно, хватит об этом. – Он взял еще одну соломинку и провел по щеке Бэнни. Она тихо засмеялась.
– А ты?
– Что я?
– Как ты стала тем, кто ты есть сейчас?
– Я всегда была такой.
«Неужели, – подумал он. – Неужели она всегда была такой непохожей на всех остальных женщин?»
– Ты хочешь остаться такой всегда?
– Да, думаю, хочу.
– Однажды ты сказала мне, что все, что тебе нужно, – это твоя семья и твоя музыка.
– Ты помнишь? – она была явно удивлена.
– Да. Но ведь есть и другие вещи. Предположим, своя собственная семья?
– Ну, этого у меня никогда не будет. – Элизабет слегка покраснела, застенчиво улыбнулась и опустила голову:
«Я хочу, чтобы он смотрел на меня и видел меня – думала она. – Видел меня, а не очередного отпрыска Джоунза, похожего на своих братьев. Или женщину, которая никогда не может выглядеть, как настоящая женщина, как ее мать. Или того, кто всегда был выше всех, и в школе, и сейчас. Я хочу, чтобы он видел… меня».
– Бесс, – он нежно погладил ее по щеке. – Ты сыграешь для меня снова?
Глава 22
Бэнни теперь хранила свою скрипку здесь, на сеновале. Конечно, высокая температура и влажность могли повредить инструмент, но так было легче: теперь ей не нужно было тайком от матери выносить скрипку из дома. Она открыла кожаный футляр. Гладкое дерево заблестело, подмигивая ей, как старый друг. Бесс вынула инструмент. Слегка нахмурясь, она сосредоточенно подтянула струны. Наконец, удовлетворенно кивнув головой, начала играть.
Раньше, когда Бесс играла для него, он часто закрывал глаза: боялся, что она заметит в его взгляде такое выражение, которое скажет ей, что он не тот, за кого себя выдает. Теперь же он открыто смотрел на нее. Элизабет была поглощена музыкой, порой закрывала глаза и покачивалась из стороны в сторону. На ее лице отражалась глубокая страсть и все те чувства, которые она хотела выразить игрой.
Бэнни играла до тех пор, пока у нее не заболели спина и пальцы. Она знала, что Джон смотрит на нее. Да, играть для кого-то гораздо лучше, чем только для себя. И все же понимала, что не могла бы играть не для кого, кроме него, потому что никто не смог бы разделить с ней ее музыку, как Джон. Он чувствовал ее музыку, и она была бесконечно благодарна ему за это. В изнеможении она опустилась на одеяло. Он медленно зааплодировал.
Покраснев от удовольствия, Бесс приложила палец к губам.
– Ш-ш-ш. Кто-нибудь может услышать, и мне придется сказать, что я сама себе аплодирую.
– Извини. Я забыл.
