накинуто нечто прозрачное. У нее была смуглая шея, и ничего нельзя было прочитать в невыразительных желтовато-карих глазах под прямыми бровями. Она была неприступна. Пару раз я попробовал с ней заговорить, но не тут-то было. Тогда я сказал:
— Я не расслышал ваше имя, когда леди Латкилл представляла меня вам.
Желтовато-карие глаза несколько мгновений изучали меня, прежде чем она произнесла:
— Миссис Хейл! — Она посмотрела через стол. — Полковник Хейл — мой муж.
Наверно, у меня на лице отразилось изумление. А она почему-то долго смотрела мне в глаза тяжелым взглядом, словно с особым значением, но я так и не понял, что она имела в виду. Поглядев на лысого розового полковника, склонившегося над супом, я снова взялся за еду.
— В Лондоне было весело? — спросила Карлотта.
— Нет, — ответил я. — Сплошная скука.
— Неужели совсем ничего хорошего?
— Ничего.
— И ни одного приятного человека?
— Ни одного из тех, кого я бы назвал приятными.
— А кого ты считаешь приятным? — с коротким смешком спросила она.
Остальные сидели, словно, каменные. Наши слова как будто падали в глубокое ущелье.
— Ах! Если бы я знал, поискал бы их! Во всяком случае, несентиментальных, без дурацкой показной слезливости и душевной мерзости.
— Ты это о ком? — поглядела на меня Карлотта.
Только в ней чувствовалось подавленное озорство. Остальные, сидевшие за столом, больше напоминали скульптурные изваяния, чем живых людей. Слуга внес рыбу.
— Я? Ни о ком. Обо всех. Нет. Полагаю, я думал о Памятнике погибшим.
— Ты был там?
— Меня занесло туда случайно.
— Ну и как? Трогательно?
— Прошибает, как ревень или александрийский лист!
Карлотта фыркнула и, оторвавшись от рыбы, посмотрела мне в глаза.
— Что там не так?
Я обратил внимание, что перед полковником и леди Латкилл поставили по тарелочке с рисом, без рыбы, и их обслужили во вторую очередь — вот это смирение! — и они не пили белое вино. Перед ними даже не поставили бокалы. Их отчужденность от всех остальных была так же очевидна, как снег на Эвересте. Время от времени вдовствующая леди пристально вглядывалась в меня, словно белый горностай из снегов. От нее так и веяло холодом добродетели, словно она была хранительницей всех благих тайн: отрешенная, унылая и уж точно знающая всё лучше кого бы то ни было. А я со своей болтовней изображал мифическую блоху, которая скачет по леднику.
— Не так? Всё… всё было не так. Шел дождь, толпа заливалась слезами, дождь поливал обнаженные головы. Слезливые эмоции, мокрые хризантемы, колючий лаурестинус! Пар поднимался от переполненной чувствами, мокрой толпы! Нет, нет, такое нельзя разрешать.
У Карлотты помертвело лицо. Она опять ощущала смерть внутри себя, такую смерть, какую предвещает война.
— Вы отказываете нам в праве почтить память погибших? — с другой стороны стола донесся до меня тихий голос леди Латкилл, словно тявкнул белый горностай.
— Почтить память погибших? — Я не мог скрыть удивления. — Думаете, это почитание?
Я был предельно искренен.
— Они поймут, что в
Меня это потрясло.
— Если бы я умер, воспринял бы я как честь то, что огромная, мокрая, дымящаяся толпа пришла почтить меня намокшими хризантемами и колючими лаурестинусами? Уф! Я бы сбежал в самые нижние пределы Аида, клянусь всеми святыми, я бы сбежал от подобных почестей!
Слуга принес жареную баранину, а для леди Латкилл и полковника — каштаны с подливой. Наполнил бокалы бургундским. Вино было отличное. Подобие беседы долго не возобновлялось.
Леди Латкилл молча жевала, словно горностай на снегу, заполучивший добычу. Иногда она оглядывала сидевших за столом, устремляя твердый, отвергающий всякое общение взгляд голубых глаз то на одного, то на другого. Ее очень волновало, как бы слуги не обошли кого-нибудь вниманием. «Смородиновое желе для мистера Морьера», — вполголоса произнесла она, словно я был ее гостем. Сидевший рядом с ней лорд Латкилл рассеянно поглощал одно блюдо за другим. Время от времени она что- то шептала ему, он отвечал ей, но я ни разу не разобрал, что именно они говорили. Полковник уныло глотал каштаны, словно выполнял неприятную обязанность. Я решил, что это из-за его печени.
Обед — хуже не придумать. Никто, кроме Карлотты, не произнес ни слова. У всех остальных слова умирали в горле, словно гортань была гробом для звука.
Карлотта старалась не сдаваться, изображая веселую хозяйку дома. Однако молчаливая леди Латкилл, несмотря на очевидное смирение, украла у нее роль хозяйки и прилепилась к ней, как белый горностай, впившийся в кролика. Мне казалось, я промерз до костей в это усыпальнице. И я пил доброе, доброе теплое бургундское.
— Бокал мистера Морьера! — лепетала леди Латкилл, и взгляд ее голубых глаз с черными точками на мгновение задерживался на мне.
— До чего же приятно пить хорошее бургундское! — любезно проговорил я.
Она слегка наклонила голову и что-то прошептала.
— Прошу прощения?
— Я очень рада, что вам нравится! — крикнула она, недовольная, что приходится повторять дважды, да еще повышая голос.
— Да. Нравится. Хорошее вино.
Миссис Хейл все время сидела гордо выпрямившись, в состоянии боевой готовности, словно черная лисица. Она повернулась и внимательно посмотрела на меня, мол, кто я таков. Похоже, я заинтриговал ее.
— Да, благодарю вас, — прозвучало мелодичное бормотание лорда Латкилла. — Пожалуй, я выпью еще.
Слуга, было помедливший, наполнил его бокал.
— Жаль, что мне нельзя пить вино, — рассеянно произнесла Карлотта. — Оно плохо на меня действует.
— Должен заметить, оно на всех плохо действует, — заявил полковник, через силу делая попытку поддержать разговор. — Но одним это нравится, а другим нет.
Я удивленно посмотрел на него. С чего это он вдруг решил вмешаться? По его виду было ясно, что в свое время ему нравилось, как оно действует.
— О, нет! — холодно возразила Карлотта. — Разные люди воспринимают вино по-разному.
Она как будто подвела итог беседе на эту тему, и сидевших за столом вновь сковало льдом.
— Совершенно верно, — сказал полковник, который решил держаться на плаву, уж коли поднялся со дна.
Но Карлотта повернулась ко мне.
— Как ты думаешь, почему люди по-разному реагируют на вино?
— И в разных обстоятельствах, — проговорил я, усмехаясь, поскольку успел немного опьянеть от бургундского. — Знаешь, как говорят? Говорят, алкоголь, воздействуя на психику, возвращает человека к тем состояниям сознания, к тем реакциям, что были прежде. Однако некоторых оно не то что не возбуждает, а вызывает у них нервную реакцию отвращения.
— Вот-вот, и у меня нервная реакция отвращения.
— Как у всех высокоорганизованных натур, — прошептала леди Латкилл.
— Собаки ненавидят виски, — заметил я.
