привязан как раз к указанному процессу диссоциации, а не к уже свершившемуся диссоциированному состоянию — точно так же, как страх смерти на самом деле представляет собой страх перед умиранием. В состоянии смерти страх, понятное дело, отсутствует. Если же возвратиться к сфере наших интересов, то здесь страх внушает процесс потери контроля со стороны эго, а не его результат.
Тем не менее именно этого-то процесса мы как раз и жаждем в глубочайших недрах своего естества, поскольку в утрате контроля со стороны эго скрывается основная предпосылка возможности испытать радость. Многие религиозные ритуалы включают в свой состав такие обычаи и действия, которые порождают у индивида состояние непреодолимого возбуждения, заставляющего его переступать границы своего Я. В церемонии ву-ду, свидетелем которой мне довелось быть много лет назад на Гаити, это состояние достигалось ритмичными танцами под безостановочный рокот пары барабанов. Молодой человек, плясавший под такую музыку примерно на протяжении двух часов, дошел в конце до состояния транса, в котором он уже больше не осуществлял полного контроля над собственным телом. Мне и самому пришлось испытать подобное тотальное возбуждение, которое завело меня туда, где мое чувство реальности претерпело изменения. Помню, маленьким мальчиком я был настолько возбужден огнями, музыкой и всей разносторонней и многокрасочной деятельностью увеселительного парка, что все окружающее показалось мне воплощением какого-то сказочного мира. Позже мне припоминается смех, напавший на меня во время какой-то детской игры, настолько сильный, что я был не в состоянии осмыслить, происходит все это во сне или наяву. А однажды я испытал оргазм такой неописуемой интенсивности, что почувствовал себя словно не на этом свете. Замечу, что ни в одном из этих эпизодов я не был напуган. То, что со мною случалось, не могло бы произойти, если бы я одновременно испытывал страх, и все эти происшествия на самом деле представляли собой необычайно приятные переживания, которые доставляли мне радость, доходящую до экстаза.
Существует колоссальная разница между безумием как всеобъемлющей страстью (тем, что именуется безумной или божественной страстью) и безумием как психическим расстройством. В первом случае возбуждение носит приятный характер и доставляет удовольствие, позволяющее эго расширять сферу своего охвата вплоть до того, что оно в конечном итоге трансцендирует, иначе говоря, переступает свои пределы. Однако даже в этот момент трансценденция такого рода не чужда эго, поскольку она естественна и позитивна с точки зрения жизни. Она представляет собой капитуляцию перед более глубинной жизнью Я, перед той жизнью, которая функционирует на бессознательном и подсознательном уровнях. Дети не боятся потерять контроль со стороны эго. На самом деле они даже любят такое состояние. Они способны вертеться волчком, пока у них совсем не закружится голова и они не свалятся на землю, хохоча от восторга. Однако если ребятня в такого рода действиях позволяет себе отказаться от контроля эго, то это совершенно свободный акт, совершаемый безо всякого нажима. Для совсем маленьких детей отсутствие контроля со стороны эго абсолютно естественно. Младенец никогда не располагает таким контролем и не знает о его существовании; подобно любому зверенышу, он функционирует в терминах чувств, а вовсе не сознательного мышления. По мере того как ребенок подрастает и его эго развивается, он превращается в осознающего себя индивида, который обдумывает свои поступки. Налагая на свои действия сознательный контроль, человек получает возможность адаптировать, приспосабливать свое поведение к реализации таких целей, которые более существенны или отдаленны по сравнению с удовлетворением каких-то сиюминутных потребностей. Но в том случае, когда мы действуем в соответствии с нашими мыслями и идеями, мы перестаем быть спонтанными, что влечет за собой устранение всякой радости и снижение удовольствия, которое могло бы доставить совершаемое действие. Однако, поскольку все это делается сознательно ради достижения какого-то более сильного удовольствия в будущем, такой режим реагирования следует признать здоровым и естественным. Невротической моделью поведения он становится лишь тогда, когда контроль носит бессознательный и непроизвольный характер, причем от него нельзя отказаться.
От сознательного контроля можно отказаться, когда это разумно и целесообразно. А вот отступиться от бессознательного или подсознательного контроля человек не в состоянии, поскольку он либо не осознает наличия этого контроля, либо не осознает его механизма и динамики. Такому бессознательному контролю подвержены многие люди, которым оказывается очень трудно выразить свои чувства или отстаивать свои желания. У них наблюдается тенденция к пассивности, и они склонны делать то, что им велено. Даже когда они совершают намеренное усилие сказать «нет», их голос слаб, а в возражениях отсутствует убежденность. Возможности их самоутверждения сильно затрудняются наблюдающимися в теле хроническими мускульными напряжениями, которые сжимают им гортань и сдавливают голос, а также мышечной напряженностью в грудной клетке, которая снижает объем воздуха, проходящего через голосовые связки. Можно сказать, что таких людей все время сдерживает какая-то непонятная им сила и что они воспринимают себя выполняющими разного рода задачи по своему собственному поручению. Как правило, такой человек осознает свое состояние, но бессилен расслабиться, поскольку не понимает, почему он закрепощен, и не ощущает в себе напряжений, образующих собой эту закрепощенность. Тщательная терапия позволяет справиться с данной проблемой, как это показывает следующий клинический случай.
Виктор, мужчина лет тридцати пяти, обратился ко мне с желанием пройти курс терапии, потому что он страдал от ощущения глубокого разочарования своей жизнью. Невзирая на развитый, острый ум, изрядную компетентность в избранной им сфере деятельности и упорный труд, Виктор вовсе не преуспевал в том деле, которым занимался. Точно такое же отсутствие успеха характеризовало и его отношения с женщинами. Разглядывая его тело, я смог обнаружить сильные напряжения в челюстях, плечах, а также в районе таза. Последняя разновидность напряжений свидетельствовала о том, что он страдает от изрядного беспокойства в связи с потенциальной угрозой кастрации. Виктор хорошо осознавал, насколько он напряжен, но не понимал причину этого явления и чувствовал себя беспомощным что-то сделать со своей зажатостью. Помимо вышеупомянутых напряжений, наиболее заметной особенностью индивидуальности этого пациента являлся голос. Его звучание было тихим, пришибленным и лишенным всякого резонанса. Оно было лишь чуть громче нормального шепота. Если Виктор пытался закричать, это требовало от него больших усилий, и он сразу же начинал хрипеть. В других отношениях никакой особой пришибленности в нем не замечалось. Внешне он выглядел человеком энергичным и сильным — в такой же мере, как и владевшие им напряжения. Скажем, напряжение в челюстях было у Виктора настолько интенсивным, что он даже страдал от небольшого звона в ушах. Это напряжение служило выражением его решительности; вообще, все, чем он занимался, делалось им с большой решительностью. Столь упорно стараясь и работая, Виктор получал от жизни мало удовольствия и совсем никакой радости. Он был обречен стараться — не будучи в силах отказаться, не будучи в силах капитулировать.
Чтобы понять проблему Виктора, нужно было знать то, что ему довелось пережить ребенком, поскольку именно эти переживания сформировали его личность. Виктор был самым младшим из троих детей, и именно на нем как на меньшеньком мать сконцентрировала свои чувства. Он был и ее малыш, и ее мужчина, и тот человек, который все время должен был служить ей. Виктор вспоминал, что никогда не мог ни о чем попросить. В результате он не обладал правом голоса по поводу собственной жизни. К сожалению, сложилось так, что отец Виктора тоже был мужчиной пассивным, роль которого сводилась к тому, чтобы доставлять жене все необходимое для счастья, выполняя любые ее пожелания и капризы. Мать Виктора вовсе не была сильной женщиной. Она считала себя маленькой принцессой, для которой надлежало делать все, что она возжаждет, и Виктор был выбран и удостоен того, чтобы служить ей. Указанная ситуация продолжала иметь место до тех пор, пока — уже в процессе терапии — Виктор обрел наконец мужество покончить со всем этим и начать отстаивать собственную независимость. Он пытался делать такое и раньше, но мать не обращала ни малейшего внимания на его отказ от несения службы, и ему всегда приходилось сдаваться. Она просто не слушала, что говорит ей по этому поводу сын. В один прекрасный день, когда она потребовала, чтобы тот отвез ее на машине в аэропорт, и отказалась принять слово «нет» в качестве ответа, Виктор совершенно вышел из себя и потянулся рукой к ее горлу. Это был с его стороны всецело спонтанный жест без всякого сознательного намерения причинить матери даже самый минимальный вред, но та напугалась до такой степени, что отступила и отказалась от своего желания. Когда он изложил у меня в кабинете указанный инцидент, я сразу увидел всю важность данного жеста. Бессознательно он действовал в этот миг против нее именно так, как она всегда поступала с ним. Когда он был маленьким ребенком, его все время душили, и, хотя это носило не физический, а психологический характер, результат был точно такой же. Дело обстояло так, как будто на горле Виктора все время
