воспитанник? Он лихорадочно перечислял все ценности, которые подсказывала убогая фантазия мальчишки довоенной поры: кино, мороженое, цирк, значок Осоавиахима, тир, второй завтрак, компот… Услышав последнее слово, жертва вздрогнула. Обрадовавшийся Гриша стал быстро увеличивать число жертвенных компотов, но когда оно достигло семи, в помещение зашел почувствовавший что-то неладное Носорог. Грише пришлось поневоле замолчать, а Ване открыть глаза и встать.
— У вас все в порядке? — подозрительно спросил старшина.
— Так точно! — разом вскричала команда, и тому пришлось удалиться без привычного нагоняя. Он сделал это очень своевременно, ибо Петух как-то подозрительно закудахтал и пустил слезу — сказалось напряжение последней минуты и обида, оттого что над ним так безжалостно пошутили.
— Чего нюни распустил, — прикрикнул на него Саша, — компотов жалко?
Гриша, которому никак не удавалось унять горловую судорожь, только затряс головой, на что Саша махнул рукой и, обратившись к Ване, решительно произнес:
— Все! Начинаем из Петуха делать мужчину.
Ваня пожал плечами, с маршалами не спорят. Но относительно того, как начинать процесс возмужания, у него оставалось недоумение — до сих пор он знал только об одном способе, и то понаслышке. Неужели женщина? Саша подтвердил и стал развивать свою мысль.
— Ты читал Макаренко? — Ваня неопределенно кивнул, литературой такого рода он не увлекался, но признаваться в своей отсталости ему не хотелось. — Нужно, чтобы Гриша поверил в себя, в свои силы, а для этого он должен проявить заботу о ком-то более слабом и беззащитном. Мы познакомим его с Лизкой…
Лиза работала в медпункте на соседней чулочно-прядильной фабрике и принимала участие во всех школьных вечерах. Это была маленькая худенькая девочка в непременном белом берете, из-под которого выглядывала волнистая, уложенная на лбу плойкой челка. Ее парадной формой одежды являлась матроска, в которую наряжалась добрая половина девочек довоенной поры, а на ногах красовались парусиновые, натертые зубным порошком туфельки — никакая взрослая обувь для ее маленьких ножек не годилась.
Лиза служила начальным предметом обожания многих спецов, но, к несчастью, кавалеры очень быстро вырастали, и ей часто приходилось начинать цикл дружеских отношений заново. На очередном танцевальном вечере Саша подошел к ней и попросил в память о былом заняться воспитанием товарища. Протеста не последовало, Лиза всегда была готова к благородной миссии. Она взялась обучить партнера модным танцам, и вскоре новая дружба была скреплена быстрым фокстротом и стаканом газированной воды с малиновым сиропом.
Грише новая подруга очень понравилась. Неизбалованный человеческим вниманием, он всей душой потянулся к недоступному доселе «предмету» любви. В истинность общеизвестного правила: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей», он вследствие малолетства еще не уверовал. Влияние «предмета» любви сказывалось благотворно: Гриша на удивление быстро подогнал обмундирование, сразу превратившись в ловкого солдатика, приобрел уверенность и даже стал более удачливым — несколько самовольных отлучек на свидания прошли незамеченными, ибо даже всевидящий Носорог не ожидал от него такой прыти.
Однако ничто не может быть тайным до конца. Однажды накануне первомайских праздников школа была взбудоражена истошным криком: «Наших бьют!» Во время завтрашней демонстрации воспитанники должны были стоять в оцеплении и обеспечивать благопристойное движение трудовых колонн, поэтому увольнение в город было отменено. Как оказались «наши» за пределами школы, выяснять было недосуг. В таких случаях предписывалось реагировать немедленно, и ничто, даже самые строгие приказы, не могло удержать бросившихся на выручку товарищей. Спецы поспешили к клубу соседней фабрики, где обычно затевались потасовки. Оказавшийся в это время на дежурстве Носорог самолично возглавил поход.
Они подоспели вовремя — кучка воспитанников была зажата в углу танцевального зала и готовилась к отражению атаки местных кавалеров. В первом ряду оборонявшихся с самым решительным видом стоял Гриша, грудью заслонивший свой испуганный «предмет» любви. Старшина громовым голосом скомандовал разойтись.
— Уйди, сука! Не то щас прицелю! — вскричал один из предводителей местных и взмахнул финкой. Старшина ловко заломил ему руку и бросил на пол, после чего остальные предпочли отойти на безопасное расстояние.
— Выходи строиться! — скомандовал старшина и как ни в чем не бывало приказал: — Запевай!
Вечернюю тишину прорезали звонкие голоса:
Причем фразы о точном прицеле и отпоре прозвучали особенно звонко.
Коллективная самовольная отлучка, как и само происшествие, оказались вне внимания начальства, старшина об этом не докладывал, поэтому никаких наказаний не последовало, а Носорог приобрел невиданное доселе уважение. В выпускном классе ребята вообще стали мудрее, научились отличать добро от зла и даже с придирчивостью Носорога в какой-то мере смирились. Об их нравственном росте свидетельствует другая история.
В начале учебного года в батарее появился новичок по фамилии Чириков, перевели из другого специального учебного заведения. Повел он себя непривычно, то и дело поминал дядю, занимавшего какой-то важный дипломатический пост в Африке. Хвалиться родней в то время было не принято, поскольку ее ценность к категории твердых валют не принадлежала. Сегодня человек на коне, а завтра объявлен врагом народа и пропадает без следа. Поэтому предпочитали помалкивать. Этот же в полном соответствии с фамилией все время чирикал: мой дядя, мой дядя… Его в конце концов так и стали называть.
Была у этого Дяди странная привычка — спать с натянутой на голову простыней. Однажды во время подъема после мертвого часа дежурный лихо стянул с него простыню и увидел, что тот втихаря уплетает сласти, яблоки и какие-то диковинные фрукты. Его, понятно, подняли на смех, к жмотам отношение было в высшей степени презрительное, а в младших батареях, случалось, устраивали «темную». Так или иначе, к выпуску от такого порока излечивали полностью. Теперь же не знали, как быть, ибо кулаки у ребят налились силою, и последствия «темной» могли быть самыми тяжелыми. Решили на первый раз ограничиться всеобщим осуждением и насмешками.
На уроке литературы, а проходили как раз современный раздел, стали то и дело возникать «гастрономические» образы: «Ешь ананасы, рябчиков жуй…» или вовсе детские: «В Африке бананы, в Африке гориллы…». При этом все поглядывали на тайного обжору, который, впрочем, не подавал явных признаков обиды. Ничего, подумали ребята, мы тебя все равно достанем. Во время учебной стрельбы в тире, когда Дядя послал пулю в «молоко», ему предложили накрыться простыней, тогда, дескать, точно попадешь в «яблочко», а на уроке физкультуры после неудачного для Дяди забега посоветовали питаться для резвости мясом африканских антилоп.
На одном из школьных вечеров стали хвалиться перед приглашенными девчонками собственным любителем чужеземной вкуснятины. Дядя не на шутку рассердился и пожаловался Носорогу. Тот, понятно, стал стыдить своих воспитанников. Упирал на то, что есть неписаные воинские правила — разбираться с такого рода делами самим, а марку заведения не позорить и сора не выносить. Старшина был, разумеется, прав, ребята вину осознали, а потому на донос Дяди не обратили должного внимания.
С той поры Дядя накрываться простыней перестал, поедал свою экзотику в другом месте, но от скверной привычки жмотничать, как выяснилось, не отучился и скоро проявил ее в полной мере.
