К счастью, в этот день нашлось немало людей, которым не потребовалось долгих раздумий. К зданию российского парламента, еще не окрещенному Белым домом, стали стекаться людские потоки. Они были разной величины. Один, самый мощный, хлынул с Тверской и бесстрашно разорвал ревущее Садовое кольцо. Его обычные железные обитатели покорно расступились и боязливо прижались к тротуарам. Другой заполнил Краснопресненскую набережную и тоже прервал движение. С Москвы-реки к нему примкнули дружные речники на своих рабочих судах. Без всякого призыва сверху начали возводиться баррикады, слабенькие, не представляющие серьезной опасности, — из прутьев, арматуры, ящиков, скамеек, строительного мусора — всего, что могли поднять люди, сразу понявшие, что самозванцы не потерпят существования оппозиции. Дело нашли себе многие. Самые решительные разливали по бутылкам бензин и готовили горючую смесь, суматошные расклеивали листовки, изобретательные пытались организовать радиотрансляцию, заботливые строгали бутерброды и сшивали бело-сине-красные полотнища для российских флагов.
Ничего подобного Ветров тогда не увидел, но по пути на дачу встретил несколько танковых колонн, двигающихся к Москве. Войска красноречивее всего говорили о намерениях новых руководителей. А вечером, когда довелось увидеть их лица и услышать прерывающиеся голоса, стало ясно, что они изначально обречены, ибо с первых шагов лгут и сомневаются в том, что затеяли. Нет, ему как военному нужно не просто не принимать участия — против таких нужно бороться. Оставалось только определить как.
Ночь не принесла решения. Едва проснувшись, бросился к приемнику за новостями. Официальный эфир был заполнен классической музыкой. Власть стыдливо пряталась за Прокофьевым и Шостаковичем, которых когда-то травила сама, а в коротких перерывах надоедливо бубнила о том, с каким одобрением восприняли трудящиеся воцарение ГКЧП и с какой привычной монолитностью сплачивают вокруг него свои ряды. Воистину нужно обладать полной политической бездарностью, чтобы даже не попытаться поискать для ушей народа ничего, кроме классической лапши. Как всегда в таких случаях, выручали зарубежные голоса. Они сообщали об указах российского президента; негативной реакции мировой общественности; концентрации войск в столице; угрозе нападения на российский парламент; общегородском митинге, намеченном у его здания; осуждении путчистов в ряде городов. Среди массы разноречивых сведений одно было четкое и конкретное — митинг.
Над Белым домом висел воздушный шар в виде дирижабля, под ним реял трехцветный российский флаг. Он служил хорошим ориентиром для всех, кто шел сюда. Площадь перед зданием уже вся заполнилась народом, но безотказно принимала все новые и новые тысячи. На балконе второго этажа, превращенного в импровизированную трибуну, толпились многочисленные ораторы. Хотя речи были одного толка, собравшиеся чутко реагировали на каждую, легко переходя от гнева к ликованию и обратно. Больше, чем обычно, звучали радикальные лозунги, но все выглядело миролюбиво, и многие, наверное, не сознавали настоящей опасности.
А вообще атмосфера выглядела не очень естественной. Казалось, что на всем лежит налет театральщины, люди ощущают себя участниками сценического действа и по окончании спектакля должны разойтись по домам. Никто не нацеливался на поступки: ни те, кто выкрикивал громкие призывы, ни те, кто искренне вторил им. Все предпочитали видеть себя оракулами, обличителями, но не организаторами, а тем более исполнителями. Сейчас же помимо общих призывов следовало бы нацеливать людей на конкретику, на какой-нибудь быстро выполнимый согласованный акт…
Так рассуждал Ветров, стиснутый людскими телами, радующийся и негодующий вместе со всеми, полный готовности сделать нечто большее и полезное, чем участие в дружном реве. Когда же надежда окончательно угасла, возник естественный вопрос: почему же он сам ждет каких-то особенных призывов, а не идет выполнять посильное дело? Ведь сейчас самое главное — не допустить военного столкновения, на которое толкают путчисты. Значит, нужно идти в войска, убеждать их не выполнять преступные приказы. Да! Он скомплектует группу офицеров-единомышленников, они наденут форму, чтобы все видели: перед ними не говорливые политики, а свои братья, у которых есть что сказать друг другу.
Приняв решение, Ветров стал проталкиваться к трибуне. «Разрешите… Извините… Позвольте… Господи, а это кто? — перед ним возникла знакомая сутулая фигура. — Алишер?»
— Ты слышал? На нашу сторону перешли десантники и несколько экипажей танкистов с техникой, — возбужденно заговорил он вместо приветствия. — Это, брат, показательно: армия уже не та. И опасно — если она расколется, будет кровь.
— Нужно сделать все, чтоб такого не произошло! — воскликнул Ветров и рассказал о своем решении. — Ты поедешь вместе со мной?
Алишер не раздумывал и мгновения:
— Конечно! Только чего мы будем добиваться — обещаний не стрелять в народ? Но сейчас даже самый отъявленный негодяй не станет говорить иначе… Поэтому нужно добиваться немедленного вывода войск из города и воспретить подход новых частей. Понимаешь?
Обрадованный Ветров решительно продолжил свой путь — голова у Алишера работала в нужном направлении. С большим трудом им удалось пробиться почти к самому зданию, вернее, к цепочке автобусов, прикрывавших доступ к подъездам. Здесь шла своя жизнь: суетились организаторы, сновали фотокорреспонденты и телерепортеры, степенно прохаживались милиционеры и еще какие-то люди в форме. Около одного из автобусов с надписью «Штаб самообороны» было особенно оживленно. Похоже, сюда устремились все те, кто, так же как и Ветров, ждал конкретных действий. Большинство хотело записаться в неведомую национальную гвардию и принять участие в обороне Белого дома. Их вежливо направляли к другому автобусу. Оставшиеся толкались у дверей и говорили о приведшем сюда деле. Молодой человек выслушивал и что-то помечал в толстой тетради. Высокий бородатый мужчина говорил ему уверенно и настырно:
— Ты ветродуи видел когда-нибудь? Ими взлетные полосы сушат. Вот скажу тебе, тайфун…
— Короче давай.
— Так я уже все сказал. Ты пиши: пригнать парочку и включить, когда штурм начнется. Гэкачеписты отсюда бабочками полетят.
Следующий — молодой человек с картавой речью. Он предлагал простой способ защиты от возможной газовой атаки — нужно распылять воду с помощью пожарных гидрантов. «Отравляющие вещества, находящиеся в газообразном состоянии, будут абсорбироваться водяными парами», — ему будто нарочно попадались слова, подчеркивающие дефект речи.
За ним — поджарый мужчина, на лице — тонкая сетка морщин, говорит отрывисто и угрюмо:
— Я бывший командир десантного полка. Воевал в Афгане. Дайте на обучение крепких ребят. Покажу приемы. Через нас никто не пройдет. Я этим гадам глотку перегрызу.
Он громко скрипит зубами. Этот перегрызет — сомнений нет.
Ветров коротко изложил свою идею. Парень выслушал и попросил пройти в салон, где уже находился мрачный афганец. Вскоре к ним присоединился старец в берете, из-под которого выглядывали белые кудряшки. Он, художник-оформитель, хочет установить на подступах к зданию несколько щитов-обращений к тем, кого направят на штурм Белого дома.
Четверть часа прошли без всякого движения. Парень добросовестно строчил в своей тетрадке — предложения сыпались одно за другим. Салон постепенно заполнялся, на площади все так же гремел митинг.
— Кажется, мы напрасно просиживаем, — выразил общую мысль Ветров.
Парень услышал и сказал, что так оно и есть. Он сам недавно был в их положении, пока не понял, что если хочешь принести какую-нибудь пользу, нужно действовать по собственному разумению. Да, рассчитывать на каких-то официальных представителей не приходилось, тем более на депутатов, которые, наверное, сейчас с вожделением смотрят на микрофон. Нужно комплектовать команду самим и ехать на свой страх и риск. Они договорились с Алишером разъехаться, чтобы переодеться, и условились о встрече. Ветров предложил афганцу поехать с ними.
— Какой из меня оратор? — нахмурился тот. — Мое дело кулаками махать.
Тут неожиданно встал старец и церемонно представился:
— Владислав Кириллович. Позволю предложить свои услуги. Правда, звание у меня небольшое, лейтенантское, и формы нет, зато наград хватает. Нужно только сбегать за парадным пиджачком.
