вроде в норме и нет причин для особого беспокойства, а предчувствие скорой беды не покидает. Докладывали о двух офицерах, выступивших на гарнизонном митинге с осуждением ГКЧП, о начальнике службы, отказавшемся выдавать боекомплект, о небывало большом количестве неисправной автотехники. Досадно, конечно, но в большом армейском хозяйстве случается всякое. Более настораживало то, что колонны войск двигались крайне медленно и в них недопустимо много отставших. Все валили на машины и погодные условия, пришлось дать нагоняй технической службе. Ее начальник вразумительных объяснений дать не мог и высказал предположение о преднамеренной порче техники.
— Вы соображаете, что несете? — снова не сдержался Ильин.
— Соображаю, — спокойно ответил тот, — если бы послали против своих, я бы тоже что-нибудь напортил.
Пришлось пригрозить суровой карой и потребовать тщательного расследования каждого случая поломки и аварии.
Офицеры ходили по штабу, притихшие в ожидании неминуемой грозы. Несмотря на глубокую ночь, об отдыхе никто не заикался. В такое время и прибыл Петров со своим сопровождающим. Будь он один, кто бы решился тревожить нервничающего командующего? Но офицеру особого отдела — особое почтение.
Цыпляев стал докладывать о большом количестве «экстермистов», ведущих подрывную работу среди личного состава армии, беспечности многих командиров и потерю бдительности, что создает благоприятные условия для действия иностранных разведок. Ильин раздраженно отмахнулся — знаю, мол, ваши обычные песни. Но тут он сказал, что имеются случаи проведения офицерских собраний, на которых принимаются решения не выполнять приказы по борьбе с бесчинствующими элементами. В подобную анархию верилось с трудом, несмотря на то что назывались точные адреса. Тогда Цыпляев привел главное доказательство:
— Нами установлено наблюдение за группой эмиссаров с целью выявить их связи. У товарища есть конфиденциальное сообщение.
Петров вышел вперед и передал записку. Ильин сразу не сообразил — шифр, что ли? А внизу что — клички? Уж больно много разговоров об иностранных агентах. Прочитал снова — вроде из старых кадетских стихов. Ну, конечно, — ребята! Выходит, они и есть эмиссары?
Особист был вполне удовлетворен произведенным эффектом.
— Где они? Недалеко? Едем!
Пора, наконец, проверить свое профессиональное чутье и разобраться, что же происходит в войсках.
Около трех часов ночи генерал-лейтенант Ильин в сопровождении нескольких штабных машин подъехал к стоявшей на обочине колонне войск. Люди такого ранга редко появляются внезапно, об их приезде знают заранее, готовятся и встречают на самых дальних подступах. Тем непривычнее выглядела прикорнувшая колонна, никак не прореагировавшая на приезд командующего, пока он не достиг головной машины. Выскочивший из нее ладный подполковник доложил, что батальон находится на марше. Держался он уверенно, на вопросы отвечал четко, но начальствующего гнева не избежал.
— Вижу, как маршируете, — недовольно сказал Ильин, — почему стоите?
Подполковник ответил, что остановка вызвана плохими дорожными условиями, чем заслужил ничем не прикрытое раздражение.
— Ах, вояки хреновы, барышни кисейные! Магистраль им уже не подходит, автобан подавай. Хороша выучка! По возвращении проверю лично, как вы готовите людей. А пока немедленно начинайте движение.
— Есть! — бодро ответил подполковник, но уточнил: — В какую сторону?
— Туда, куда получили приказ.
Подполковник чуть замешкался, потом сказал:
— В Москву мы не поедем.
— Что?! — не поверил своим ушам Ильин.
— В Москву мы не поедем, — повторил он уже более твердо, — такое решение приняли офицеры батальона.
— Он, наверное, не в своем уме? — Ильин повернулся к окружению, и оно с готовностью закивало: да, неслыханно, да, крыша поехала. — Я отстраняю вас от командования. Вызовите заместителя.
Вскоре явился заспанный майор. Ильин на него и не посмотрел, только бросил через плечо:
— Принимайте командование батальоном и начинайте движение!
— Есть! — ответил майор первое, что сразу приходит в голову военному человеку, и уже было повернулся, но пересилил себя и сказал: — Офицеры идти на Москву отказываются.
— А, ч-черт, так высадите всех, кто отказывается, и ведите колонну сами.
— Не могу.
— Почему? — вскинулся Ильин, уже по-настоящему взбешенный.
Майор выдержал его яростный взгляд.
— Я… я тоже отказываюсь. Стрелять в мирное население мы не будем.
— Пойдете под трибунал. Все! Так и передайте своим офицерам.
«Вот вам демократизация с либерализацией, загубили армию, сволочи», — думал Ильин, но не знал, кому конкретно адресовать свою злость. Окружающие догадывались о растерянности командующего и предпочитали прятать глаза. Лишь Цыпляев с ликованием пялил свои плошки: «Ну, что я говорил?» И еще где-то там за знакомыми лицами мелькнул осуждающий взгляд прибывшего с ним офицера в куртке десантника.
— Так, где эти люди… — обратился он к Цыпляеву и, не будучи уверенным, кто они есть на самом деле, обозначил просто: — Ну те, кто под вашим наблюдением?
— Сейчас разузнаю, — проявил тот готовность, а десантный полковник хмуро проронил:
— Вон их машина, пятая отсюда… Разведчик, твою бабушку…
Последнее относилось к наблюдательной способности особиста.
— Пригласите их ко мне в штабную машину.
Так произошла их встреча. Стороны пытались проявить сдержанность, понимая, что предстоит серьезный разговор. Меньше всего это удалось Ильину, когда попросил объяснить, что все это значит. Ветров объяснил.
— Ну, вы даете, ребята! — воскликнул Сергей. — Какое-то мальчишество, авантюризм, у меня слов нет…
Алишер сказал, что им слов и не надо. Пусть он только отдаст приказ об остановке движения войск.
— Да ты понимаешь, что говоришь? Или ты уже забыл про такие понятия, как дисциплина, приказ, присяга? Извини, конечно, за банальность.
Алишер извинил и спокойно изложил свои соображения, заключив: пора-де принимать мужественные решения и не быть винтиками. Постепенно до Ильина стало доходить, что товарищи настроены серьезно. Возможно, что они даже правы, во всяком случае, их порыв благороден, а в доводах много истины. Но это не повод, чтобы замахиваться на основы государственности, которые предполагают безусловное повиновение властям.
— Мы не замахиваемся, — сказал Алишер, — мы просто хотим, чтобы ты повиновался законной власти, а не кучке самозванцев.
— Для военного человека вся власть — это непосредственный начальник, для меня, стало быть, командующий округом. Все иное — от лукавого. Усложните эту простую схему, и начнется анархия, с чем мы уже сегодня столкнулись. О ее последствиях в военное время не стоит даже говорить.
— Почему же не стоит? — не выдержал Ветров. — Войны выигрываются не одним безропотным повиновением. Умные головы давно отметили, что покладистость начальника более важна для успешной карьеры, чем для победы над неприятелем.
— Зато другая умная голова говорила, что вся твердость воинского правления основана на послушании. И была эта голова не менее мудрая, ибо принадлежала Суворову.
Поскольку дело дошло до цитат и мудрых мыслей, пришлось подать голос и Лабутенко.
— Но ты ведь не солдат, чтобы все время говорить о послушании. Ты — генерал-лейтенант, ваше
