апокалиптическое: розовый перепуганный толстячок, из которого, разрывая нежную жирную плоть, лезет на свет божий какое-то жуткое шипастое чудовище. Акварель и немножко гуаши…
– Слушай, что вообще происходит?.. – возмущенно спросил Кирюша, бросая тетрадный листок на стол.
Алексей криво усмехнулся.
– А ты разве еще не понял? Конец света. Страшный суд на дворе…
Кирюша задумался. Внешне это выглядело так: замер, задрав клинообразную старообрядческую бороду, и вроде бы принялся высматривать что-то на потолке.
– Нет, – упрямо сказал он, снова обретая некоторую подвижность. – Не понимаю… Погоди! – Он повернулся к Колодникову и сдвинул брови. – Кто сейчас сказал про Страшный суд?.. Ты или я?
– Я…
– То есть ты тоже в курсе?
– Да.
– То есть ты знаешь… – Не сводя пристальных глаз с гостя, Кирюша потыкал пальцем в край стола, где валялось «святое письмо», – что все это… далеко не просто бред…
– Знаю… – сдавленно ответил Колодников. – Потому и пришел…
– Хм… – Кирюша задумчиво скорчил несколько гримас подряд. – И что ты обо всем этом думаешь?
– Чаем угостишь – скажу, – озлившись, буркнул Алексей, и они проследовали на кухню.
Рассказ Колодникова Кирюша выслушал с кислым, брюзгливым видом, насколько можно было судить по левой половине лица. Правую половину он прикрывал ладонью. Поза человека, который стесняется синяка. Потом шумно вздохнул, явил лик полностью и потянулся к своей чашке.
– Кстати, коронку я посадил на место… – сообщил он ворчливо ни к селу ни к городу. – Червонец слупили…
– Что?..
– Коронку, говорю… – Кирюша открыл рот и раздраженно щелкнул ногтем по клыку из желтого металла. – Меня ж в арке этой вашей так с Божьей помощью уделало, что коронка слетела…
Помолчал, посопел сердито. Потом спросил:
– Слушай, Леш, а тебе не кажется, что Господь Бог вершит этот свой Страшный суд несколько однобоко?
– То есть?..
– Что ж он только по одной заповеди-то карает? – Кирюша был явно не на шутку раздосадован непоследовательностью Господа Бога. – А остальные девять?..
– Н-ну… – Такая постановка вопроса, честно сказать, весьма озадачила Колодникова. – Сначала по одной… Потом, наверное, по остальным… – с диковатой улыбкой предположил он – и замолчал, моргая.
– Оч-чень интересно… – язвительно молвил Кирюша. – Это что же тогда выходит? За убийство – сам будешь убит, а за прелюбодеяние?.. Жена, что ли, гульнет? А если холостой?
– Н-ну… – сказал Алексей. – Не знаю.
– И потом! – сквозь зубы продолжал Кирюша. – «Не убий» – согласен!.. Вот они, скрижали, вот она, заповедь! Но где это слыхано – за мордобой карать?.. Да не было никогда в жизни такой заповеди – «Не бей»!.. Или как это будет по-церковному? «Не бий»?..
Секунд пять прошло в растерянном молчании.
– Так что ты хочешь… сказать-то?.. – осторожно прокашлявшись, спросил Колодников.
– Я хочу сказать, что чепуха это все, – отрубил Кирюша. – И «святые письма», и… Короче, никакой это, к черту, не Страшный суд! Тут другое…
После этих его слов Колодников чуть отшатнулся, в глазах затеплилась робкая надежда. Кажется, не зря толкнуло его что-то изнутри – зайти к Чернолептовым.
– Слушай… – зашептал он, резко подаваясь к Кирюше. – А ведь правда… Сам чувствую: что-то тут не то… Ты пойми: я же не против самой идеи Бога… Но всему же есть предел! Кирюш!.. Просек уже что-то, да?..
Кирюша поднялся и, с сомнением покосившись на Алексея, огладил клин бороды.
– Знаешь ли ты, что такое ад? – надменно спросил он.
Тон его Колодникову не понравился. Да и сам вопрос тоже.
– Знаю, – буркнул Алексей. – Сутки там провел…
Кирюша Чернолептов его не услышал. Он мысленно оттачивал формулировку, не желая выдавать ее в сыром виде.
– Ад, – изрек он наконец, – это загробные угрызения совести.
– И что? – не понял Алексей, но опять услышан не был.
– Кипящая смола, котлы, черти с рожками… – задумчиво и в то же время пренебрежительно перечислял Кирюша. – Все это – так, от недостатка воображения… Понимаешь, мы (то есть люди) – это как бы поле боя… пока живы, конечно… Совесть воюет с плотью, а плоть с совестью… Ну, как бы это тебе объяснить? Человеческое тело – все равно что графитовые стержни в ядерном реакторе, оно гасит совесть, понимаешь?.. Стоит лишиться тела, совесть тут же выходит из-под контроля – и пошла вечная агония… Я,
