Вне себя Колодников с силой метнул едва до половины докуренную сигарету в бетонную урну.
– Да пойми же ты!.. – шепотом завопил он, потрясая в бессилии кулаками перед грудью. – Нельзя тебе тут оставаться! Это же самоубийство самое настоящее!.. Неужели не понимаешь? Ты же оперативный работник! Значит и руки крутил, и бил, и стрелял…
Прищурившись и словно что-то высматривая в конце улицы, опер Геннадий Степанович чуть нагнулся и раздавил окурок о край урны.
– Слышал уже, наверное, скольких у нас на пенсию разом выгнали? – неожиданно спросил он, выпрямляясь. – Хотя да, ты ж телевизор не смотришь… Всех поснимали. Генерала вон в отставку отправили… А нашу группу не тронули… Знаешь, почему? – Он искоса взглянул на Колодникова. – Потому что больше работать некому будет, если нас выгнать… А насчет самоубийства… – Опер приостановился, прикинул. – Прямой на мне смерти ничьей нет, мужик я крепкий… Да выживу, если что!..
Добираться в центр пришлось своим ходом. Поколебавшись, Колодников покинул автобус четырьмя остановками раньше той, что располагалась рядом с домом, и сразу же пожалел об этом своем поступке. За то время, пока он трясся в транспорте, черт его знает с чего, поднялся ветер, да такой, что чуть очки с лица не сковырнуло. На крышах гремела жесть, по улицам несло жесткую, как стеклянная крошка, пыль. Алексей поспешил извлечь из кармана лыжную шапочку. Стоило ее напялить, как ветер, атакуя с флангов, тут же предпринял попытку закатать край шапочки выше уха. Пришлось временами придерживать ее, словно шляпу.
Одолевая напор полного всякой дряни воздуха, Колодников все же планов не переменил и двинулся в сторону двухэтажного особнячка. Миновав кирпичный теремок, тяжелые двери которого по-прежнему были опечатаны, он перешел трамвайные пути и далее двинулся дворами, где, оказавшись в относительном затишье, вновь обрел способность размышлять.
«Ну, допустим… – сосредоточенно соображал Алексей. – Допустим, ударил ты (легонько, невзначай!) этакого заморыша, а сам мужик здоровый… Ну и вернется тебе потом твой же собственный шлепок. Ты от него и не покачнешься даже, а он-то, заморыш, с сотрясением мозга в больницу угодил… Или наоборот… В молодости ты был бугай, а под старость тебя щелчком пришибешь… И вот твои молодые затрещины падают на тебя старенького! Сразу можно гроб заказывать… И где же тут справедливость?.. Нет, если кто и прав, то, наверное, Кирюша Чернолептов. Бог все-таки хоть иногда, но милует… А тут какая-то слепая беспощадность… Как будто в шестеренки людей заматывает…»
Конечно, на рассуждения эти Колодникова навел разговор с Геннадием Степановичем на крыльце уплотняемого райотдела. Честно сказать, своим намерением остаться опер просто потряс Алексея. И ладно бы не понимал всей грозящей опасности, а то ведь понимает!.. С некоторых пор до самозабвения ненавидя ментовку, Колодников тем не менее уже смирился с мыслью, что и впрямь неплохой он мужик, этот самый Геннадий Степанович. В семье, как водится, не без урода… Но допустить еще и моральное его превосходство Колодников просто не мог – и судорожно доискивался теперь тайных причин столь редкого самопожертвования – редкого даже среди людей (что уж там о ментах-то говорить!). Предположим, обещало начальство повышение по службе, звездочку (или там звезду) очередную накинуть, если останется… Вознаграждение особое…
Так и не разрешив этой загадки, Колодников вышел к неприметному жилому зданию в хрущевском стиле и остановился озадаченный. У подъезда, к которому он, собственно, и направлялся, творилась та же суматоха, что и возле райотдела милиции или, скажем, во дворе дома номер двадцать один по проспекту Н. К. Крупской. А паника-то, стало быть, растет, ширится…
Однако уже в следующий миг паника охватила самого Алексея – выносимые из парадного вещи были ему знакомы. Вон тот разъятый на отдельные квадраты составной диван – в особенности… Вскоре из зияющего проема послышался голос Милы, а вскоре показалась и она сама – повелевающе указывая грузчикам, что на что ставить.
– Привет… – дрогнувшим голосом молвил Колодников, подойдя поближе.
Мила повернулась к Алексею, но тут ворвавшийся во двор ветер закружился широким смерчем, взвивая обрывки газет, целлофановые кульки, перетертые в труху прошлогодние листья, раскидывая содержимое мусорных баков.
– Тьфу ты!.. – Мила сморщилась и с досадой отвернула лицо, пытаясь уберечься от колкой пыли. – Ну как нарочно!.. В такую погоду только и переезжать! Мерзость, а не погода!.. Привет…
Алексей глядел то на нее, то на укладываемые в кузов пожитки и все никак не мог поверить. Сначала Борька, теперь вот Мила… Значит и впрямь страшные времена надвигаются. Самому впору чемоданы укладывать…
– Куда хоть едешь-то? – спросил в тоске Алексей.
– Соседями будем… – Мила сделала попытку улыбнуться, но тут же снова сморщилась и заслонила ладонью лицо от ветра.
– Не по-нял…
– Чего ты не понял? – весело спросила она. – Жить теперь будем рядом…
Алексей вникал.
– Т-то есть ты… В наш дом?!
– Нет… – с едва уловимым сожалением сказала Мила. – В ваш – не прорвешься. Но все равно – в двух шагах… Две комнаты, улучшенная планировка…
– Поменялась?.. – ошалело спросил Колодников.
– Купила… И довольно дешево… Хотя все равно подзанять пришлось…
Алексей медленно выходил из столбняка.
– Помочь? – спохватился он наконец.
– Нет, не надо, – бросила она, удаляя мизинцем соринку из уголка глаза. – Грузчиков хватает…
И верно. Не алкаши грузили – бригада. Коренастые парни в камуфле без погон работали привычно и слаженно. Было в них что-то от похоронной команды и еще – от тех спеназовцев, что репетировали днями разгон демонстрации.
