известны. Раскольничий род.
Камердинер из Московской губернии перешел (прошел 1500 верст пешком) в Подольскую, к отцу Инны Эразмовны — она еще девочкой была. Помнит его. Крепкий старик был.
Ахматова — бабушка Инны Эразмовны — от хана Ахмата, того, который был последним ханом на Руси.
2.05.1926
Вчера ночью, после моего ухода, АА читала Шенье и нашла в нем еще одно место, повлиявшее на Пушкина: 'Евгений Онегин', четвертая глава, стр. XXXVIII-XXXIX:
Эти строки с п о л н ы м влиянием Шенье стоят рядом с найденным еще раньше (гл. XXXIV): 'Хоть может быть она / совсем иным развлечена...'. У Шенье есть все это с точностью. А строки: 'Порой белянки черноокой / младой и свежий поцелуй...' — просто перевод одной строки Шенье. Это сходство настолько очевидно, что АА не хочет допустить мысли, что это неизвестно пушкинистам.
Когда я приехал, АА: 'Я всю ночь внушала вам, чтоб вы привезли мне одну вещь. Я, значит, плохая колдунья'. (Я вчера дразнил АА колдуньей, когда она рассказала мне, что ее прадеда считали колдуном.) 'Какую?' — 'Угадайте!' — Я стал угадывать и не угадал, конечно. Оказывается — Пушкина под редакцией Брюсова (АА знала его у меня). Я сейчас же, несмотря на увещания АА не ездить, съездил за ним домой и привез. АА пересмотрела его, но увы, — того, что ей нужно было, — IV главы Онегина — там не оказалось, потому что в этом томе — только лирика. Тут АА и показала мне по однотомному Пушкину записанное мной выше — об IV главе и Шенье. 'Как вы нашли?' — 'Сразу'. АА читает только Шенье, конечно; Пушкина она достаточно знает. Прочла там соответствующие строчки, сразу вспомнила эти строчки у Пушкина, вспомнила, откуда именно они, раскрыла Пушкина и стала настаивать и убеждать меня в том, что это место не может не быть известно пушкинистам, что его знают, что она даже где-то читала — помнит это...
Однако, уехав от нее и достав четвертый том Пушкина в издании 'Просвещение' и привезя его АА, и раскрыв его и заглянув в примечания к Онегину, я увидел, что там о Шенье по поводу этого места нет ни звука. АА выбранила это издание (она вообще не считает его хорошим) и сказала, что это, должно быть, сказано в Академическом издании или в издании Брокгауза и Ефрона. Но тех у нее нет, и вопрос остался открытым.
Приходил я к АА под вечер.
АА взяла полученное раньше письмо от Гизетти, хотела взглянуть на адрес, чтобы через меня вызвать его. Адреса на первой странице не нашла. Стала читать следующую и вдруг воскликнула: 'Смотрите, что он пишет!'. А он пишет, что 'радуется самому факту ее существования'. АА стала острить по Гизеттиному поводу. А поняв, что я заметил, что письма Гизетти она не читала до конца, АА сказала мне с живостью: 'Павлик, вы никому не говорите, что я не дочитываю писем, — это очень нехорошо'. Нетрудно, однако, понять, что такие письма скучны АА до предела и читает из них она лишь самое существенное, остальное просматривает беглым взглядом.
Я спросил: 'Мне очень интересно было бы узнать, какие существуют у Мандельштама отношения с Пушкиным?'. АА загадочно и достаточно неопределенно ответила: 'Существуют. О, у Мандельштама есть тайная связь с Александром Сергеевичем... Но только в какой-то одной части и достаточно им преломленная...'.
Я сказал, что сегодня мне предстоит сделать два-три визита, и спросил: 'А к вам никто не придет?'. АА ответила, что к ней никто, кроме Пунина, не должен прийти, что визиты — ни она никому, ни ей никто обычно не делал, что в Царском Селе в этот день и она, и Николай Степанович глухо сидели дома, никого не видели... Считалось, что делать визиты — привычка, характерная для буржуазного общества, и ей никак не нужно следовать.
АА составила список всех стихотворений Пушкина, в которых сказывается влияние Шенье, — как известных пушкинистам, так и не известных, найденных ею. Период времени Шенье длится с 1819 по 1827 приблизительно.
Днем к АА при мне приходила мать Владимира Казимировича Шилейко думала застать его, и очень огорчилась. Владимир Казимирович за три месяца пребывания — ни разу не зашел к матери, не зашел и перед отъездом. Дикий человек.
3.05.1926
АА, как и вчера, весь день лежит в постели и чувствует себя плохо жар, кашель и бронхит отчаянный. Приходил к АА два раза — днем и поздно вечером.
Весь день, однако, несмотря на болезнь, АА занимается — читает Шенье, вспоминает соответствующие места у Пушкина, находит влияния, отмечает их...
Составленный вчера список растет. Вчера АА включила в список под знаком вопроса несколько стихотворений, в которых чутьем чувствовала влияние Шенье, с тем, чтобы вычеркнуть их из этого списка, если догадка не подтвердится изучением и если она точно не обнаружит этого влияния. В числе таких (двух-трех) стихотворений было и 'Умолкну скоро я...', где АА очень смущали строки: 'Он мною был любим, он мне был одолжен / И песни и любви последним вдохновеньем...'.
'Одолжен' — явный галлицизм, подчеркивающий французские источники этого стихотворения. Странным казалось и то, что Пушкин говорит о своей смерти, предвещает ее: 'Умолкну скоро я...' — Пушкин, полный силы и жизненной энергии человек, прекрасный пловец, превосходный наездник, путешественник, легко переносивший невзгоды странствований на лошадях, и т. д., и т. д. вдруг в 21 году говорит о себе так уныло. Откуда это? Это не могло исходить из него самого. Это должно было быть навеяно чтением. Смерти своей — кроме смерти от несчастного случая, которая (...) — Пушкину не было естественным ожидать в эту пору.
Сегодня, читая Шенье, АА обнаружила в нем то именно место, которое на это стихотворение повлияло. Влияние — бесспорно, и АА зачеркнула сегодня вопросительный знак, поставленный вчера в списке, и заменила его датой стихотворения. И в связи с этим стихотворением стоят еще два пушкинских, какие именно, я забыл, и на которые повлияло то же самое стихотворение Шенье.
Сегодня утром и вчера ночью АА сделала выписки и писем Пушкина, чтобы датировать то место 'Бориса Годунова', на котором влияние Шенье, четвертую главу 'Евгения Онегина' и 'Оду' Шенье (?). Все три вещи совпали во времени написания. Все они написаны в течение одного лета, и, таким образом, предположения АА об усиленном чтении Шенье в это лето подтвердились.
АА говорила о Шенье, что она не любила бы его, если б не его ямбы, потому что во всех остальных стихотворениях слишком чувствуются условности и 'типичные для XVIII века чувственность и рассудочность, чего совершенно нет в превосходных ямбах, где реализм, хотя и доходящий порой до цинизма, где звучит 'неколебимый гражданский пафос'.
И АА прочла мне вслух, наизусть, по ее мнению, превосходное стихотворение (в котором есть строки такого смысла: 'много лет собирал мед, что, сразу раскрыв улей, выпустить всех пчел') и добавила: 'Великая вещь реализм в поэзии'.
Но насколько Пушкин углубляет Шенье в тех стихах, которые под его влиянием: 'Пушкин этот — удивительный комбинатор!'.
И АА стала перечислять недостатки Шенье, в числе которых (это не относится к его ямбам) — сентиментальность, растянутость — вообще, погрешности композиции. Шенье где-то бежит за письмом
