приглашение дать свои стихии для следующего выпуска. Сборник АА прочитала весь, в тот же день, и мнение ее о стихах этих — очень плохое: стихи безвкусны, неграмотны, просто плохи, а некоторые — отвратны (Зубакина, Чичерина, например). Асеева — одно неплохое. Другое — дрянь.
В первом стихе Асеева ('Курские края') очень нехорошо беспомощное подражание Пастернаку — в приеме, каким описывается дом (очеловечивание его).
22-го я получил экземпляры 'Сборника стихотворений' петроградского Союза поэтов и подарил один АА. Она читала его — при мне и после. Понравилось ей второе стихотворение Лившица ('Как душно на рассвете века'). Провалы сборника — Н. Браун, И. Наппельбаум, Евг. Панфилов (да и как же о последнем сказать — ведь известно, что мальчики от девочек всегда хоть чем-нибудь да отличаются, а тот пишет: 'У нас шестеренки (у мальчиков), у нас паровой молот мужествен и молод, каждый удар легок и лих. А что у них?' (у девчонок). Восхитительно!).
У Полонской — 'не Пастернак ли проскакал?' (улетающий балкон), а еще сильней — гумилевское: что 'людская кровь не святее изумрудного сока трав'. Крайский ужасен до бездыханности. Садофьев плох и безобидно глуп — когда обижается до сих пор на обругавшего его Е. Досекина-Горбачева ('Егор Самосекин'). АА считает, что петербургский сборник все же не в пример лучше московского, потому что нет в нем таких, как в московском, провалов. Забавно, что девушки ('поэтессы') всюду хуже — значительно хуже мужчин. Сквозь чистоту поэзии и провалы АА замечает в обоих сборниках культ Пушкина. В московском трижды упоминается памятник Пушкина (неважно, что в пошлейших стихах), в петербургском — имя Пушкина проскальзывает в стихах Лившица, Рождественского (с его 'Бахчисараем'), Оксенова и др. АА находит, что это очень показательно... АА видит в этом особенность переживаемой эпохи. Сейчас д о л ж е н быть культ Пушкина, так часто забывавшегося совсем недавно.
Все время занималась Пушкиным. 21 и 22 изучала все примечания (по академическому и другим изданиям Пушкина), касающиеся влияния Парни на Пушкина — для того, чтобы уяснить, что именно внес Пушкин в свои стихи, узнав Шенье, и что было уже до Шенье. К 24 мая АА сделала два подробных списка (чернилами) найденных ею за все время работы наиболее убедительных соответствий между Пушкиным и Шенье. Один список по стихам Пушкина (а в правой графе — соответствующие места Шенье); второй — наоборот — по Шенье, и соответствующие места Пушкина. В списки эти включила и все известное по исследованиям пушкинистов.
24-го АА сделала еще кой-какие открытия: например, 'Пока не требует поэта' — 'Hermes' (?), слово 'поэтический' — с тем особым оттенком смысла, с каким его у потребляет Пушкин ('Поэтический побег', например). Это слово встречается уже не в Шенье, а в предисловии к тому Шенье (издания 1822, De la Touche'а); новый кусок в 'Евгении Онегине' и др.
24-го я был у АА в Мраморном дворце, и АА показывала мне новые открытия — много, попутно, говорила о Пушкине — с восторгом и преклонением перед его гением. АА сказала, что теперь ей до конца понятно, что эпитеты 'демон', 'полубог' — не преувеличение, когда ими характеризуют Пушкина, что совершенно непостижна острота и глубина его таланта: уже в пятнадцатилетнем возрасте он превзошел своих учителей и предшественников, превзошел, потому что язык тех был еще скованным и громоздким...
Какую работу по преобразованию одного только языка (пусть даже если она была подсознательной, а ведь, может быть и н е подсознательной была!) Пушкин проделал — к п я т н а д ц а т и л е т н е м у в о з р а с т у!
'Мы знаем, как развиваются поэты! Блок — прекрасный поэт, а возьмите его юношеские стихи... — вода!' — воскликнула АА. — 'Возьмите раннего Лермонтова — до чего плох; а ведь Лермонтов — 'гений'!'
'Я считаю, — убежденно сказала АА, — что Пушкин — поэт, какому нет равного во всей мировой литературе. Он — единственный...'
Я попытался не согласиться с этим утверждением и просил АА подтвердить его...
АА подумала... И задумчиво произнесла: 'Данте... Петрарка... Да... была и здесь работа такого же порядка — по преобразованию языка. Но ведь языки французский и провансальский значительно ближе...'.
В 4 3/4 — звонок из Шереметевского дома: пленки (фотографии Наполеона). Ходил. Нет. Пришел в Шереметевский дом. Вышли с Пуниным. Аннушка 'провожать' — 'проводить'. Шли по Фонтанке к Невскому. Пунин говорил о докладе, который сейчас будет читать — о faux gothique. В аптеку — бром. У фарфорового магазина остановились (рассказ о лакее из ресторана — узнал АА по статуэтке). Пунин на углу Садовой и Невского — в трамвай. Я с АА — в магазин: купить берлинскую Ахматову для Щеголевой. Нет. Угол Садовой и Итальянской — магазин и сухари к чаю. Апельсин. Шли — зашла ко мне за Гнедичем. 'La jeune Tarentine' (перевод Шенье). 1822 г. — письмо Пушкина брату (откровенен с ним был). Тарентинская дева нравится. Пушкин не мог не знать, что это перевод. Гнедича дал, взяла с собой. И взяла московского Союза поэтов сборник. Шли. Устала, нет трамваев — пешком. Навстречу Маня Рыкова. Гуковского доклад — разочарованы, что не сама АА читала. Пушкин мог себя на место Шенье ставить ('Pourtant, j'avais quelque chose l , в Михайловском'). 'Никто не любил Шенье так, как я' — второе, и много критике. Тарентинскую деву мог Пушкин знать до 1819 года — это такая же известная вещь, как 'La jeune captive'. Марсово поле. Купила газету. На скамейке читала, а я — Гнедича. Желтый дом плохо покрашен — уже облупился. Собаки (у Мраморного дворца) черные — люблю таких. Домой — и девочка — книгу прислали (из Баку — 'Норд'). Песок сотни пудов. Крадут — а угрозыск, милиция? Как будто их и нет. У меня — стук. Письмо Л. Борисова, читал.
Тональность Шенье — Пушкин — одна (совсем разная тональность Le Brun Пушкин).
Завтра белье покупать — на 20 рублей.
Май 1926
335. Никольский В. Идеалы Пушкина. СПб 87. (Также Христ. чт. 82, 2 стр. 487 — 537).
И. В. — Исторический Вестник.
Узнавал в мае 26 г.
Каталог Мезнера.
Стр. 338 Никольский Б. В. Поэт и читатель в лирике Пушкина. Крит. очерк. И. В. 99, 5, стр. 506 — 586 (Отд. СПб. 99 г. ч. 75).
Стр. 338 Никольский В. Идеалы Пушкина. Акт речь. Изд. третье. С приложением статей того же автора: 'Жобар и Пушкин' и 'Дантес-Текерен', СПб. 99 г. ц. 75 к.
Стр. 338 Никольск. Б. В. Академический Пушкин (по поводу Академ. изд.). И. В. 99 г. 7 печатается отдельн. изд.
1.06.1926
Предпоследняя глава Онегина — Le Brun (магический кристалл). Последняя — Шенье.
Звонил Пунин из-за ворот. АА волнуется.
Получила от В. К. Шилейко письмо и повестку народного суда о разводе.
Вечером (принята 8 ч. 20 м.) получила телеграмму от И. Э. Горенко, из Николаевска: 'Долгое ожидание парохода'.
6.06.1926
В 1914 году АА была на лекции Пяста в Тенишевском училище. В публике был Олимпов, сын Фофанова. Когда Пяст произнес имя Мандельштама, Олимпов выкрикнул: 'Мандельштам — мраморная муха!'. Олимпова сторожа вывели.
('Мне очень неприятно было — я первый раз в жизни видела, как 'выводят' человека'.)
С лекции АА отправилась в 'Бродячую собаку'. Сидели с молодыми людьми за столиками.
Олимпов оказался в 'Бродячей Собаке'. Вышел (на эстраду?) и громко крикнул: 'Я и об Ахматовой хотел сказать — не только о Мандельштаме... Да мне не дали...'. Воцарилось молчание. Все ожидали, что он скажет дальше... Тогда АА поднялась, подошла к одному из соседей Олимпова и громко сказала: 'Предупредите вашего товарища, что я присутствую в зале... А потом пусть он говорит, что ему угодно...'.
Олимпов больше ничего не сказал.
А из сидевших вместе с АА за столиком молодых людей никто не пошевельнулся, когда Олимпов заговорил об АА.
