… Смех, шум, возня, звонкие голоса, борьба. Такой ералаш бывает в школьном коридоре, в десятиминутном перерыве между двумя уроками… Неиссякаема энергия молодежи! Чем напряженнее школьник только что вчитывался в учебник, тем непринужденней и беззастенчивей эта возня, в несколько минут разряжающая усталость.
В дверях цеха, с десятком пулеметных замков в руках, появляется долговязый «дядя Ваня».
– По местам, ребята! – строго говорит он. – Передохнули. Хватит!
Еще минута, и у своих рабочих мест, вдоль всей ленты конвейерной сборки, стоят мастера слесарного дела – внимательные, сосредоточенные, молчаливые. Они уже не ученики ремесленного училища. Они – рабочие оборонной промышленности, суровые, неутомимые ленинградцы. В их руках, накрепко срастаясь, металлические детали приобретают формы боевого оружия. Бригада Василия Швыгина снимает с верстаков, ставит на стеллажи готовые станковые пулеметы марки ПМ – Л
Высокорослый, худощавый, в куртке и кепке человек с бледным лицом, Иван Иванович Морозов, знает все тайники души этих юношей, почтительно влюбленных в него, знает их труд и их шалости, их горести, большие и малые, их надежды и мечты Он говорит мне, что маленький Ваня Головин ни на сотую долю миллиметра не ошибается, подтачивая деталь, потому что Ваня Головин был недавно на фронте, вместе с другими делегатами возил туда образцовый свой пулемет и сам стрелял из него по мишени. Стояли вокруг взыскательные, строгие командиры. А Ваня Головин, годный каждому из них в сыновья, умело и спокойно целился в спичечный коробок Не умел еще Ваня придать своим словам внушительность, его голос еще слишком звонок Но, принимая от него только что выверенный и отстрелянный пулемет, бойцы и командиры разговаривали с Ваней так уважительно, с такой душевной теплотой, что взрослое сердце юного мастера переполнилось гордостью и страстью к дальнейшей работе.
И как мог бы Головин после этого «подвести» в труде дядю Ваню, который воспитал его, обучил его страшному для врагов родины мастерству?
В полном лишений декабре прошлого года немногие оставшиеся на заводе рабочие, под руководством заместителя начальника цеха и начальника сборки Морозова, изготовили первый свой пулемет и назвали его «ленинградец». Сделали его, как Морозов говорит, «по чутью», не ведая технологического процесса, потому что связи с Большой землей, с пулеметными заводами страны не было
Пригласили специалистов – боевых командиров, инженеров, опытных мастеров, повезли первый экземпляр своего изделия на отстрел. «Король пулеметов», отладчик Микешин, тридцать пять лет проработавший на лучших оружейных заводах страны, не поверил Морозову, что этот пулемет целиком изготовлен здесь, в подобных условиях.
– Зачистили чужие клейма, – оказал он, – и выдаете за свой!
И, не слушая никаких убеждений, разобрал пулемет и начал с пристрастием исследовать все до последней детали. Все, однако, было сделано честно, а некоторые из деталей оказались Микешину незнакомыми Он удивился Собрал пулемет, выпустил из него несколько очередей и наконец сдался:
– Ваша правда, ребята! И от этой правды немцам не поздоровится. Поеду-ка я к вам на завод посмотреть, как вы эту работку сварганили!
Через несколько дней завод приступил к изготовлению первой серии.
… Как ни крепился Морозов, через силу трудясь в холодном и темном цеху, а все же не выдержал. Но даже в болезни не пожелал покинуть стены завода С тяжелым плевритом лежал в одной из проледенелых комнат конторы, рядом с другим, таким же как он, энтузиастом, начальником цеха Шнейеровым. Не мог больше ни возить на саночках воду от реки, ни колоть и носить на своей спине сырые дрова, ни держать в руках на морозе обжигающий пальцы инструмент. Но советы и указания приходившим к нему из цеха товарищам давать он по-прежнему мог и потому бессонничал В первые дни болезни ухаживала за больными уборщица Орлова Затем они были переведены в организованный тут же на заводе стационар. Директор завода добился для больных дополнительного питания, – это было не просто.
1 марта, едва найдя в себе силы встать, Морозов вернулся в цех и с тех пор опять работает в нем, не выходя за стены завода. Раз только в апреле отправился он пешочком через город туда, где жила его мать Но опоздал – мать лежала в постели мертвая Похоронив ее и возвращаясь на завод, Морозов плакал. В тот же день взялся за работу опять и больше уже не говорил никому об этом своем горе. Он вложил его в любовь к юношам-ремесленникам, пришедшим на завод, чтобы изготовлять пулеметы, вложил в эти самые боевые машины, каждая из которых прошла через его рабочие руки. Он претворил своеток повсюду. Вдруг, среди тревоги, включают. Взято Котельниково. Хорошо!..
И сразу опять метроном, тревога, грохот зениток…
Утром разбужен телефонным звонкам. Звонят Никитичу знакомые, живущие на улице Некрасова, говорят, что две крупные бомбы попали в два соседних дома, а у них выбиты стекла, рамы, двери. В разрушенных домах «многое еще надо разобрать и многое найти…».
Никитич быстро одевается, уходит туда…
… Мне сказали, что в Ленинград приехал Ворошилов.
Думаю, скоро начнутся большие события на нашем фронте. Оснований для таких предположений очень много…
Все оттепель. Ладожская трасса почти не работает. Кормить стали опять отвратно, все дни хочется есть. Город уже долго живет запасами, сделанными летом и осенью. Оттепель для Ленинграда – обстоятельство угрожающее…
Весь день грохочут зенитки. Немцы из кожи лезут, чтобы напакостить нам к Новому году хоть чем- нибудь…
Оглядываюсь на прошедший год, думаю о предстоящем. Перечитываю мои дневники. Многое в них не записано, а записать следовало бы.
Прежде всего – о действиях Балтийского флота и Ладожской военной флотилии, в частности о великолепном подвиге маленького (сотня моряков под командованием старшего лейтенанта И. К. Гусева с батареей в три пушки и несколькими пулеметами) гарнизона островка Сухо, оберегающего Ладожскую
