– Подумаешь, – агитировать! Мы и рады бы, да разве хватит нас, маломощных, своротить эти горы?
И, отворачивая рукава, показывает свои худые, как плети, руки:
– Разве такими поднимешь лом?
– А я подниму, покажу пример! – сказала политорганизатор.
– Где тебе! У тебя руки похилей наших!.. Понимаем, конечно… Тебя, дуру, райком послал!.. А как звать тебя?
– Зовут Валентиной… Фамилия моя – Григорова.
– Партийная?
– Комсомолка я… Девятнадцать мне!..
– Как же ты выжила, доченька? – Голос женщины вдруг мягчеет. – Посылают тоже! Да ты знаешь, сколько мы, бабы, тут за зиму наворочали? Пример нам подавать нечего, сами бы тебе подали, кабы силушка! А ее нет!..
В темном уголке домоуправления горит свечка. Лица истощенных женщин остры, костисты, изрезаны глубокими тенями. Я сижу в другом углу длинной полуподвальной комнаты, под стрелкой, указывающей на ступеньки в подвал, и криво намалеванной надписью: «Бомбоубежище». Меня, неведомого им («ну какой-то командир, с фронта!»), не замечают.
Набережная канала Грибоедова
от снега очищена.
Весна 1942 года.
Политорганизатор Валя Григорова уговаривает женщин:
– Ведь надо же! Вы же, как и все, – защитницы Ленинграда!
С нею не спорят. С нею соглашаются: «Надо!» И все-таки: «Рады бы, да сил нет!»
В углу, под развешанным на стене пожарным инвентарем, стоят лопаты и ломы.
– Пойдемте! – неожиданно для себя говорю я, подходя к женщинам. – Я возьму два лома, вы – по одному. Товарищ Григорова, пошли!..
Политорганизатор Валя Григорова радостно восклицает:
– Спасибо, товарищ командир! Пошли!..
И все мы, будто и не было спора, с лопатами и ломами выходим гуськом на улицу…
– … А ты все-таки пример нам показывай, показывай! – говорит Вале та, грубоватая женщина – Товарищ военный поколотил-поколотил, да ему что? Ведь он не у нас живет. Как зашел случайно, так и уйдет. Не его эта улица – наша. А нам с тобою тут на полгода работы хватит! Покажи свою доблесть, Валюшка!
Политорганизатор Валя Григорова, ударив ломом отчаянно, с десяток раз, выдохлась, как и я. А теперь стоит, обжав лом брезентовыми рукавичками, и над печально-упрямыми глазами ее – капельки пота.
Та женщина долго, пристально, пристрастно всматривается в ее лицо и вдруг решительно берется за едва удерживаемый Валей лом:
– Давай вместе, доченька!
Они силятся вдвоем поднять этот проклятый лом. Но и вдвоем у них не хватает сил.
– А ну, бабоньки, подходите! – решительно говорит женщина. – Вдвоем не можем, так впятером осилим! Надо ж нам хоть этой железякой немца побить, распроэтакого!.. А ну, дружно!.. Не горюй, девочка!
И десять женских рук хватаются за один лом, поднимают его, неловко ударяют им по льду. Женщинам тесно, они мешают одна другой.
– По трое, по трое! – командует женщина. – Женя, Шура, да отойдите вы, за другой беритесь!.. А мы – втроем!..
… Да! Сегодня я своими глазами вижу, как начинается очистка еще одной улицы Ленинграда.
Маленькими группами собираются женщины у каждых ворот этой узкой улицы Плеханова. И шеренга их, мучительно, но упрямо работающих, уходит в даль, в просвет улицы.
А на больших, широких проспектах Ленинграда трудятся уже сотни и тысячи людей – все больше женщины!
Я глядел на этих женщин и повторял про себя на днях слышанные по радио или читанные в газете стихи Ольги Берггольц:
… И если чем нибудь могу гордиться, То, как и все друзья мои вокруг, Горжусь, что до сих пор могу трудиться, Не складывая ослабевших рук Горжусь, что в эти дни, как никогда, Мы знали вдохновение труда…
Здесь, в холоде и мраке блокированного Ленинграда, мы любим мужественные стихотворения Ольги Берггольц[7]. Поэтессы блокадного Ленинграда Ольга Берггольц и Вера Инбер – в эти дни наша гордость! Умерла от голода Надежда Рославлева, но работает в летных частях Людмила Попова, слагает стихи Елена Вечтомова. Наряду с поэтами и писателями – Н. Тихоновым, А. Прокофьевым, Вс. Вишневским, В. Саяновым, Б. Лихаревым, Вс Азаровым, В. Шефнером, М. Дудиным, И. Авраменко, А. Решетовым и многими, многими другими – свой труд влагают, как оружие в душу ленинградцев, и наши, оставшиеся здесь писательницы: В. Кетлинская, Е. Катерли, А. Голубева. А наши художницы, наши артистки, – разве возможно перечислить всех представительниц искусства, не пожелавших уехать из Ленинграда?
Две женщины – молодая и пожилая – тянут по улице саночки, тяжело нагруженные дровами. Они
