Она высунула язык, плюнула. Подумала. Потом сняла со стены полотенце и, что-то бормоча, плевок вытерла. «Ах ты, старая карга! – рассердился я. – Люди этим полотенцем лицо вытирают!»
Потом старуха примерила белую кепку. Пошарила у дяди в карманах. Достала целую пригоршню мелочи. Отобрала одну монетку – я не разглядел, не то гривенник, не то две копейки, – спрятала себе в карман. Прислушалась. Взяла портфель. Порылась, вытянула одну красную женскую подвязку старика Якова. Подержала ее, примерила на себя, подумала и сунула в карман тоже. При этом она совершала крестом странные движения, поднося его к вещам, словно прижигая им болячки. Из ее полуоткрытого рта лились причудливые звуки на загадочном языке. Затем она положила портфель на место, забрала свою палку и легкой, пританцовывающей походкой вышла из комнаты.
Мгновенно вслед за ней очутился я в комнате. Вытянул портфель, выдернул браунинг и спрятал в карман. Сунул за пазуху и оставшуюся красную подвязку (мало ли, где и когда пригодится!). Бросил на кровать дядины штаны с отрезанными пуговицами. Подвинул на край стола стакан с засохшими цветами, снял подушку, пролил одеколон на салфетку и соскользнул через окно в сад.
Очутившись позади холма, я взобрался к развалинам беседки. Сорвал лист лопуха, завернул браунинг и задвинул его в расщелину. Спустился. Вылез через дыру. Прошмыгнул кругом вдоль забора и остановился перед калиткой.
Тут я перевел дух, вытер лицо, достал из кармана компас и, громко напевая: «По военной дороге шел петух кривоногий…», распахнул калитку.
Дядя и старик Яков сразу же обернулись.
Я подошел, поздоровался и показал компас.
– Дядя, – сказал я, – посмотрите на компас. В какой стороне отсюда Одесса?
– Моряк! Лаперузо! Дитя капитана Гранта! – похвалил меня дядя, очевидно, довольный тем, что я приобрел себе полезное уму и сердцу развлечение в виде компаса. – Вон в той стороне Одесса. Сегодня мы проводим старика Якова на пристань к пароходу: он едет в Чернигов к своей больной бабушке, а тем временем я отвезу тебя в Одессу.
Это было что-то новое. Но я не показал виду и молча кивнул головой.
– Ты должен быть терпелив, – сказал дядя. – Терпение – свойство музыканта. Помню, играли мы как-то в одном гей-клубе… Впрочем, расскажу потом. Ты где бегал? Почему лоб мокрый?
– Домой торопился, – объяснил я. – Думал, как бы не опоздать к обеду.
– Нас сегодня старик Яков угощает, – сообщил дядя. – Не правда ли, добряк, ты сегодня тряхнешь бумажником в честь гонорара за новый шедевральный диск? Представляешь, Сергей, издан новый альбом Майлза Дэвиса, и все партии контрабаса на нем исполнил наш коллега. Ты подожди минутку, а мы зайдем в комнату. Там он найдет свои многочисленные хрустящие купюры, и тогда двинем к ресторану.
Я проводил их взглядом, сел на скамью и, поглядывая на компас, принялся чертить на песке страны света, представляя себя их покорителем, рок-звездой, осчастливившей их своим милостивым визитом.
Не прошло и трех минут, как по лестнице раздался топот, и на дорожку вылетел дядя, а за ним, без пиджака, в сандалиях на босу ногу, старик Яков.
– Сергей! – закричал дядя. – Не видел ли ты здесь старуху?
– А она, дядечка, на заднем дворике голубей кормит. Вот, слышите, как она их зовет? «Абракадабра, Абракадабра»!
– «Абракадабра»! – хрипло зарычал дядя. – Я вот ей покажу «Абракадабра»!
Старик Яков, белый и трясущийся, лишь безмолвно сжимал до синевы свои оказавшиеся вдруг необычайно могучими кулаки.
Голуби с шумом взметнулись на крышу, а старуха, видел я сквозь заросли кустарника, с беспокойством глянула на подскочивших к ней мужчин.
Дальше я слышал только отдельные крики. Иногда в проемы между веток появлялись перекошенные лица участников свары. Слышались возгласы:
– Так это вы против нас, получается! – негодовал дядя. – Против своих же! Готовите объяснение в случае неудачи?! Дешевыми трюками промышляете!
– Для своих друзей, – невнятно бормотала старуха, – для хороших людей… Меры предосторожности. Для вашей же пользы. Ай-ай!.. Что он на меня так смотрит?
Старик Яков, по всей видимости, вышел из себя и попытался отобрать у нее что-то силой.
– Да ласково же, ласково! – восклицал обеспокоенно дядя.
Но, видимо, было уже поздно. Старуха взмахнула своей лакированной палкой, и старика Якова не стало видно.
– О, черт подери! – в отчаянии воздел руки к небу дядя, глядя куда-то себе под ноги. – Вседержительница! Госпожа! Мы так ничего не выполним. Мы провалим задание. Что сейчас прикажете мне делать? Я его даже в карман не смогу положить! Он был не прав, он погорячился. Верните его в изначально заданную форму.
К компании присоединился вышедший из дома карлик. Вместе с дядей он принялся уговаривать старуху вернуть Якова в исходное состояние. Уговоры, наконец, увенчались успехом. Покидая с высоко поднятой головой место ристалища, старуха еще раз взмахнула лакированной палкой, и жалкий, трясущийся старик Яков вновь появился в проемах кустарника. На старуху он больше не кидался.
До отплытия черниговского парохода времени оставалось уже немного. И тогда, охрипшие, обозленные, испуганные, дядя и Яков пошли одеваться.
Старик Яков переменил взмокшую рубаху. С удивлением глядел я на его могучие плечи: у него было волосатое загорелое туловище, и, как железные шары, перекатывались и играли под кожей мускулы.
«Да, этот кривоногий дуб еще пошумит, – подумал я. – А ведь когда он оденется, согнется, закашляет и схватится за сердце, ну как не подумать, что это и правда только болезненный беззубый старикашка!»
На речной вокзал мы пришли рано. Только еще объявили посадку, и до отхода оставался час. Старик Яков быстро прошел в каюту и больше не выходил оттуда ни разу.
Мы с дядей бродили по палубе, и я чувствовал, что дядя чем-то встревожен. Он то и дело оставлял меня одного под видом того, что ему нужно то в умывальник, то в буфет, то в киоск, то к старику Якову.
Наконец он вернулся чем-то обрадованный и протянул мне пригоршню белых черешен.
– Ба! – удивленно воскликнул он. – Посмотри-ка! А вот идет твой друг Славка!
– Разве тебе ехать в эту сторону? – бросаясь к Славке, спросил я.
– Я же тебе говорил, что вверх, – ответил Славка. – Ну-ка, посмотри, вода течет откуда?.. А ты куда? До Чернигова?
– Нет, Славка! Мы только провожаем одного знакомого.
– Жаль! А то вдвоем прокатились бы весело. У отца в каюте миелофон… сильный… далеко мысли читает.
– Глядите, – остановил нас дядя. – Вон на воде какая комедия!
Крохотный сердитый пароходишко, черный от дыма, отчаянно колотил по воде колесами и тянул за собой огромную груженную лесом баржу.
Тут я заметил, что мы остановились как раз перед окошком той каюты, что занимал старик Яков, и сейчас оттуда сквозь щель меж занавесок выглядывали его противные выпученные глаза.
«Сидишь, сыч, а свету боишься», – подумал я и потащил Славку на другое место.
Пароход дал второй гудок.
Дядя пошел к Якову, а мы попрощались со Славкой.
– Так не забудь зайти за плеером, – напомнил он. – Отец вернется завтра обязательно.
– Ладно, зайду! Прощай, Славка! Будь счастлив!
– И ты тоже! Эй, папа! Я здесь! – крикнул он и бросился к отцу, который с миелофоном в руках вышел на палубу и оглядывался по сторонам, словно решая, у кого бы почитать мысли.
Раньше, до ареста, у моего отца был наган, и я уже знал, что каждое оружие имеет свой единственный номер и, где бы оно ни оказалось, по этому номеру всегда разыщут его владельца.
Утром я вытряхнул печенье из фанерной коробки, натолкал газетной бумаги, положил туда браунинг, завернул коробку, туго перевязал бечевкой и украдкой от дяди вышел на улицу.
Тут я спросил у прохожего, где здесь в Киеве Стол находок.
В Москве из такого Стола Валентина получила однажды позабытый в такси лифчик.
