сейчас совершенно тёмен, но всё же выделялся на ещё более тёмном фоне. Он словно плыл по комнате, плыл, не двигаясь с места, он скручивался в рулоны и расправлялся тут же, превращался в круг — из круга в овал, а из овала в колонну, выраставшую посередине комнаты. Порой он попросту исчезал, но тогда становилось совсем страшно — почему-то будучи зримым, не давал страху прорваться извне всей своей ужасающей обречённостью.
— Я заснуть постараюсь, — сказал Алексей, поднимаясь и протискиваясь между стеной и гробом.
— Поспи, — бормотнула ему тётка.
Он ушёл в другую комнату, лёг на кровать, но заснуть в ту ночь так и не смог. Лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок. Когда стало светать, поднялся».
Она замолчала, нервно вздохнула и вдруг посмотрела на меня. Я был серьёзен. Это её взбодрило.
— Ну как… пока? — спросила она.
— Ничё, — покивал я головой. — Трогательно.
Слово «трогательно» её не понравилось. Она нахмурилась и продолжила:
«Людей на похоронах собралось немного: было несколько человек с маминой работы и три-четыре соседки. Пришёл и отец.
Он тогда не женился ещё во второй раз, сильно пил и представлял из себя зрелище жалкое: какое-то облезлое, сморщенное существо с глазами навыкате. Алексею он сказал самое глупое, что только можно было придумать:
— Крепись, сынок, крепись.
С маминой работы выделили автобус — обшарпанный «Пазик», на нём и везли гроб на кладбище. Стояла жара, ни единого облачка на небе и ни единого дуновения ветра. Все нещадно потели.
Он нёс гроб на правом плече, впереди. Рядом шёл отец, а позади ещё два мужика. Мать была тяжёлой. Алексей не ожидал, что она будет тяжёлой настолько, что хотелось просто выскользнуть из-под гроба.
У ямы что-то вроде прощальной речи сказал отец. Речь состояла из одних лишь всхлипываний и хрюканий. Потом все прощались с мамой. Он, отец и тётя Света поцеловали её в лоб, остальные прощались недвижимо и молча. Стали забивать гвозди. Он забил целых два у своего угла. Один вошёл вроде бы нормально, а вот второй — неудачно. Поначалу он вовсе не хотел заходить в дерево, Алексей вколотил его всё же — гвоздь вошёл, но криво и наверняка вылез с обратной стороны. «А вдруг прямо ей в плечо», — подумал он с ужасом.
Гроб опускали на верёвках. Отец с мужиками опустили плавно, а вот Алексей — с лёгким гулом. Он смутился, поджал губы, окинул всех лихорадочным взглядом, но него никто не смотрел. Все тянулись к куче грунта, чтобы кинуть по горсти в могилу.
«Что за глупость», — думал Алексей, наклоняясь за своей горстью. «Как будто все рады, быстрей засыпать готовы».
Его собственная горсть глухо шмякнулась о крышку и разбросала земляные брызги во все стороны. Два кладбищенских могильщика принялись закидывать яму лопатами.
— Лёш, — спрашивал его по дороге к автобусу отец. — Тебе сейчас сколько лет?
— Догадайся, — глухо отозвался он.
— Двадцать шесть, нет?
— Двадцать шесть.
— Ё-моё, уже двадцать шесть!
Поминки были скромные. Все молча пережёвывали пищу и старались не смотреть друг на друга.
— Хорошая была женщина, — говорила одна из старух. — Проходит мимо тебя — всегда поздоровается.
— Старшая сестра — это же мать почти! — слышался голос тёти Светы. — Меня мать так не воспитывала, как она. Стирала всё с меня, следила за мной как могла…
— Ответственная, трудолюбивая, — добавлял какой-то мужик. — Мы вместе пять лет работали, всегда на неё положиться можно было!»
— И вот тут я застряла, — сказала она, опуская исписанные листы. — Не знаю, как закончить. Помоги.
Я задумался.
— Я бы закончил так, — сказал через пару минут. — Все напиваются, расходятся, и какой-нибудь мужик говорит — пусть тёте Свете: «Что ты понимаешь в смерти, дура!»
Она помолчала, а потом сказала задумчиво:
— Зря я тебе это читала.
Я и сам знал, что зря.
ПСИХОАНАЛИЗ КАК ОН ЕСТЬ
Секретарь доктора встретила меня дежурной, но весьма доброжелательной улыбкой. Мы поздоровались. Я нервничал, но старался держать себя в руках.
— Господин Ковальчук? — спросила она.
— Да, это я.
— Генрих Альбертович ждёт вас. Пройдёмте.
Я зашагал вслед за ней по небольшому коридору с морскими пейзажами, развешанными на стенах. Коридор упирался в красивую, покрытую чёрным лаком дверь. На стене над дверью была приделана фигурка ангела.
— Генрих Альбертович! — приоткрыла дверь секретарь. — К вам пациент.
— Да, да, пусть заходит, — донёсся густой, бархатный голос психоаналитика.
Я переступил порог заботливо приоткрытой секретарём двери и вошёл в кабинет.
— Валентин Тимофеевич, — приветствовал меня рукопожатием доктор.
— Генрих Альбертович, — ответил я на рукопожатие.
Он оказался серьёзным представительным мужчиной за пятьдесят в затемнённых очках и с окладистой седой бородой.
— Присаживайтесь, — предложил он мне. — Прежде чем начать, я сделаю некоторые записи для карточки пациента. Ваш возраст?
— Тридцать четыре.
— Образование?
— Высшее.
— Профессия?
— Менеджер.
— В какой сфере?
— Торговля автомобилями.
— Семейное положение?
— Холост. Точнее сказать в разводе.
— Как давно?
— Три месяца.
— Раньше обращались к психоаналитикам?
— Нет. Это первый раз.
Доктор удовлетворённо покивал головой и, закончив писать на бланке, откинулся на спинку кресла.
— Итак, Валентин Тимофеевич, на что жалуетесь?
