— Ну так это лучше, чем в «Перекрестке», — напомнил я.
— А что, забавно вышло, — Дима даже улыбнулся, — Ну, приняла кассирша за иностранца, ну и что?
На мой взгляд, кассирша в супермаркете приняла Диму не за иностранца, а за душевнобольного. Но я тактично промолчал. Кивнул на вывеску пивного бара, устроившегося в стратегически безупречной точке — между метро и крупной автобусной остановкой.
— Может, по кружечке?
— Лямс! — согласился Дима.
Я не стал его поправлять — и так было понятно, что предложение он принял. Эх, если бы можно было таким образом составить словарь! К сожалению, тот же энергичный «лямс» в другой ситуации мог означать не согласие, а раздумье или отрицание…
После первой кружки пива Диму отпустило. Он стал говорить по-русски совсем чисто, много шутил и даже переключился на другие темы — футбол, женщин и фантастику. Футбол в стране был плох, женщины Диму глубоко обидели — он недавно развелся, и даже фантастика его не особо радовала. Вместо того чтобы писать мудрую научную фантастику про путешествия к звездам и другим планетам, про тайны мироздания, про покорение мирового океана и единую теорию поля, фантасты как сговорились — принялись ваять всякую мистическую фигню про вампиров и прочую нечисть… Кстати, о единой теории поля… Дима принялся рассказывать анекдот про Эйнштейна в раю. Я слушал, пытаясь раскусить нераскрывшуюся фисташку и размышляя, какая блажь заставляет меня пробовать зубы на прочность. Ну полная чашка этих фисташек, откуда в человеке берется такая смесь жадности и глупости?
— Тут Эйнштейн и говорит: «Господи! У тебя в единой формуле мироздания — ошибка!». А Бог оглянулся и тихонько отвечает: «Да, я знаю…».
Димка сам же и захохотал, да и я улыбнулся. Но, похоже, анекдот опять напомнил Димке о его проблеме, он помрачнел и начал тянуть вторую кружку.
Прикончив по литру, мы покинули пивную и двинулись в разные стороны: Дима пошел домой пешком, ему было недалеко, а я сел на автобус. Завтра предстоял обычный рабочий день… для меня — обычный, а для Кабайлова — полный мучительной борьбы со своевольным языком.
К Петру Семёновичу мы пришли поздним вечером — летом в пятницу Москву захлестнули традиционные дачные пробки. Стоило, конечно, ехать на метро, но Дима этого ужасно не любил. Добровольно лезть под землю, по его словам, было противоестественно и глупо.
— Не зря фантасты всегда мечтали о воздушном транспорте, — сказал он, пока мы поднимались в лифте. — Вот доживем до флаеров и всяких там аэротакси — легче станет!
— Оптимист, — вздохнул я.
— Доживем, доживем, — Дима был в приподнятом настроении. — Прогресс человеческий движется по экспоненте! Вспомни, сто лет назад автомобиль был редкостью, самолет — чудом, а сейчас?
— Ну, чудом, допустим, самолет уже не был…
— Был, был, — Дима не отступал. — А компьютеры? О них и помыслить никто не мог! А пенициллин? А телевидение? Космические полеты? Человек способен на многое, Андрей!
Спорить я не стал. В принципе я был совершенно согласен, что человек способен на многое, но именно это и ввергало меня в сомнения — появятся ли на Земле летающие машины и прочие добрые чудеса?
Профессор сам открыл нам дверь и с живейшим любопытством уставился на Диму.
— Проходите, проходите, дорогой мой феномен, — с доброжелательной улыбкой сказал он. — Чай, кофе?
Холостяком профессор не был, более того — женат был уже третий раз и от каждого брака имел детей. Однако сейчас его очередная супруга, она же — его бывшая студентка, отдыхала где-то на море, и квартира профессора стремительно обретала внешность холостяцкой берлоги.
— Феномен не хочет пить, — мрачно сказал Дима. — Но спасибо за гостеприимство.
— Кра туапа? — спросил профессор и склонил голову на плечо, наблюдая за Димой.
— Чего? — спросил Кабайлов.
— Понятно, — профессор кивнул. — Ну проходите, проходите…
— Вы узнали, что это за язык? — занервничал мой друг. — Вы научились на нем разговаривать?
Профессор смутился.
— Пройдемте… давайте сядем за стол.
Мы прошли на кухню и сели. Пётр Семёнович налил себе и мне чаю, стал размешивать ложечкой сахар.
— Профессор?
— Сейчас… я формулирую… — он вздохнул. — Ужасно трудно вести беседу, когда не куришь, когда у тебя нет очков, когда перед тобой не лежит раскрытый блокнот…
— Нечем занять паузу? — улыбнулся Дима.
— Именно, — признался профессор. — Когда-то я курил, у меня были очки, а про мой блокнот студенты слагали легенды… Но потом с курением я завязал, очки сменил на линзы, а блокнот… давно уже ничего туда не записывал. Понимаете, Димочка, я не могу дать вам ясного ответа. Что это за язык? Не знаю. Есть легкое сходство с санскритом. Есть легкое сходство с арамейским. Но я и с русским языком сходство могу найти! И с английским! Уверен, если поищу — то и с латынью, и с греческим! Что это значит?
— Что? — зачарованно спросил Дима.
— Либо очень толковая имитация. Именно что вводящая в заблуждение любого лингвиста из любой страны. Либо… — профессор снова взялся за ложечку. — Либо некий условный… праязык. Содержащий в себе зерна всех мировых языков… в том числе и сформировавшихся сравнительно недавно…
— Вавилонский, — торжественно сказал Дима. — Времен до смешения языков!
— Тогда уж «до расслоения языков», — поморщился профессор. — Господи, да что я несу! Если бы меня услышал любой, подчеркиваю — любой мой коллега, он бы сказал, что я сошел с ума! Профессор Гольянов ударился в псевдонауку! Профессор Гольянов уверен в существовании общего праязыка человечества!
— Но в этом нет чего-то совсем уж нереального, — вставил я. — Человечество ведь зародилось в одной точке Земли? Где-то в Африке, да?
— Эдем был расположен в Месопотамии, — Кабайлов пожал плечами. — Широко известный факт. Кстати, даже генетики его подтвердили…
— Ну так у этого первоначального человечества был же один язык? — продолжал я гнуть свою линию. — Вот какое-то племя обезьян… мутировало, допустим, от падения уранового метеорита…
Кабайлов обидно захихикал и сказал:
— Давай все же придерживаться фактов. Бог сотворил Адама… ну, понятное дело, используя материал животного происхождения, в том числе и обезьяний. А потом из его же генетического материала создал Еву.
— И они наплодили всех остальных! — огрызнулся я.
— Конечно! Он же долго очень жил, в Библии сказано — девятьсот тридцать лет. Читай Книгу Бытия. За этот срок о-го-го сколько можно наплодить!
— Меня радует ваше веселье, — мрачно сказал профессор.
— Профессор, ну я же серьезно! — воскликнул я. — Если человечество пошло из одного источника, то был какой-то первый язык. И когда человечество разделилось, то оно этот первый язык просто меняло, но исходя из «оригинала». И потому в этом праязыке есть… да, именно зерна! Зерна будущих языков!
— Я понимаю, — кивнул профессор. — Но вы бы знали, как смотрит нормальный ученый на человека, который изложит эту версию на полном серьезе.
— И?. — требовательно спросил Дима.
— И все-таки эта бульварная, фантастическая, популистская версия — единственная, которая хоть что-то объясняет, — признал профессор. — Ну или… вы чрезвычайно талантливые шутники.
— У меня вообще нет чувства юмора! — гордо сказал Дима. — Профессор, так вы смогли этот язык изучить?
