Конституцией органа, каким был ГКЧП, объявленный центром «заговора».
Но все дело в том, что такого «заговора» просто не было. Никто, насколько я понимаю, не собирался смещать союзного президента, лишать его власти и покушаться на его жизнь. Речь шла лишь о том, чтобы в условиях крайней необходимости побудить главу государства использовать его конституционные полномочия для наведения элементарного порядка в стране, предотвращения развала нашего Союзного государства, скатывания общества в пучину губительного, непредсказуемо глубокого кризиса.
Поэтому при всем критическом отношении к себе виновным в августовских событиях я себя не считал и не считаю.
Скажу только, что тогда, в те три августовских дня, все было гораздо сложнее, чем представляется теперь. Реакция в республиках на события в Москве была далеко не однозначной. Разноречивая информация поступала с мест. Депутатам, да и мне самому многое было непонятно, в том числе и позиция президента. В той обстановке принимать быстрые и выверенные решения было очень очень трудно.
И если я сегодня виню себя в чем-то, так это прежде всего в том, что недостаточно упорно и твердо отстаивал единство нашей федерации, линию на сохранение Союза ССР. К этому обязывали ясно выраженная на референдуме воля народа, решения Съезда народных депутатов и Верховного Совета СССР. Гораздо более стойко и последовательно надо было защищать советскую форму народовластия, приоритет представительных органов власти, бороться против покушений на их полновластие, пресекать попытки ограничить активность депутатов, не считаться с их независимостью и неприкосновенностью. Думаю, что я виноват и в том, что не сразу разобрался во всей глубине предательства тех политических лидеров, которые отказались от социалистических целей перестройки, предали забвению интересы миллионов людей, потеряли ответственность за судьбу нашего великого народа и государства.
Во всем этом моя трагедия. И здесь, как говорится. из песни слова не выкинешь.
Многие задают мне вопрос, почему тогда не была немедленно созвана чрезвычайная сессия Верховного Совета СССР.
По закону внеочередная сессия Верховного Совета должна была быть созвана не позднее семи дней со времени поступления предложения о ее созыве, а решение о созыве такой сессии должно было публиковаться не позднее чем за три дня до ее открытия. Теперь проследим, как действовал в этой ситуации я.
Прежде всего буквально через три часа после объявления по радио о введении чрезвычайного положения я подписал постановление о созыве внеочередной сессии Верховного Совета СССР, а перед этим — телеграмму о вызове в Москву членов Президиума Верховного Совета. Одновременно мною было дано поручение комитетам парламента проработать и представить Верховному Совету заключение по документам, связанным с установлением режима чрезвычайного положения. Этого требовала Конституция СССР. Ни малейшего отступления от ее требований не было.
Самый минимальный срок, в который депутаты со всех концов страны могут съехаться в Москву, — не менее четырех с половиной дней. А тут еще приходилось учитывать, что многие из них были в это время в отпусках, находились на отдыхе или лечении. Все это и предопределило дату начала созыва сессии — 26 августа, а заседания Президиума Верховного Совета — 21 августа. Скажу сразу, что даже на заседания Президиума и комитетов к 21 августа не смогли вовремя приехать многие депутаты.
Конечно, обстановка диктовала особую срочность. Всем депутатам были посланы экстренные телеграммы, организовано оповещение по телефону. Уже днем 19 августа решение о созыве сессии было передано по радио, а затем — по телевидению. Кстати, когда 22 августа состоялось второе заседание Президиума Верховного Совета, которое вел Р. Нишанов, на нем вносились предложения начать сессию раньше — в субботу 24 августа. Однако после обмена мнениями Президиум все же оставил в силе прежнее решение.
Кое-кто из журналистов, правда, пытался доказать, будто Лукьянов тянул с открытием сессии, чтобы собрать две трети депутатов, необходимых для «санкционирования парламентом документов ГКЧП». Это заблуждение. Согласно регламенту Верховного Совета СССР, без наличия двух третей общего числа депутатов каждой из палат я просто не имел права открыть сессию, она была бы неправомочной. Что же касается домыслов о моем «желании обязательно узаконить чрезвычайное положение», то для этого, согласно Конституции, потребовалось бы гораздо большее, чем две трети, число присутствующих депутатов. Такова фактическая сторона дела.
Но картина будет неполной, если не сказать об обстановке, в которой все это происходило. Немедленного созыва сессии Верховного Совета СССР добивались как раз члены ГКЧП, рассчитывая быстро получить поддержку своих решений. В ответ на вопрос одного из корреспондентов о том, что было бы, соберись сессия 19 августа, депутат С. Белозерцев не раздумывая заявил: «Я совершенно уверен: если бы депутаты собрались, тут же бы дали добро на чрезвычайное положение» («Огонек», 1991, № 41, стр. 20).
Уверенность эта была чрезмерной. Мои беседы с депутатами в те дни показывали, что многие из них находились в растерянности, не ориентировались в обстановке, задавали массу недоуменных вопросов. Раздавались голоса, что сессию в такой обстановке проводить вообще нельзя, что на ней обязательно должен присутствовать президент, что совершенно необходимо предварительно убрать из Кремля размещенные там воинские подразделения, разобраться во всем основательно, охладить страсти. Выступая от имени «Движения демократических реформ», Э. Шеварднадзе заявил: «Парламент не может принимать ответственные решения под дулами танковых орудий и автоматов» (Э. Шеварднадзе. Мой выбор, 1991, стр. 360).
Всего этого я не мог не учитывать, готовя сессию. Опрометчивость в условиях противоречивости информации о позициях республик, о положении на местах могла привести к принятию решений, которые дорого обошлись бы стране. Поименное голосование депутатов при любом решении Верховного Совета поставило бы сотни депутатов под угрозу последующих гонений как с одной, так и с другой стороны в зависимости от того, чья позиция возобладает. Чего бы ни стоило это мне в личном плане, такой ситуации я допустить не мог. Тем более что я прекрасно знал настроения тех сил, которые во что бы то ни стало хотели дискредитировать Верховный Совет СССР, а затем разогнать его под предлогом поддержки «путчистов». К великому сожалению, эти мои опасения полностью подтвердились. Но перед депутатами, людьми, с которыми я проработал вместе больше двух лет, моя совесть чиста.
Уже 21 августа, еще до возвращения Горбачева из Крыма, Президиум Верховного Совета СССР принял постановление, которым признал незаконным фактическое отстранение президента от исполнения его обязанностей и потребовал от вице-президента отмены указов и основанных на них постановлений о чрезвычайном положении. Надо отдать должное Г. Янаеву. Уже через час после заседания Президиума вечером 21 августа он подписал Указ, в котором ГКЧП объявлялся распущенным, а все его решения недействительными. Собравшаяся затем сессия союзного парламента, как известно, подтвердила позицию Президиума Верховного Совета и передала вопросы, связанные с августовскими событиями, на окончательное рассмотрение V (внеочередного) съезда народных депутатов СССР.
А был ли штурм Белого дома? О так называемом «штурме Белого дома» я впервые услышал от главы правительства России И. Силаева, который позвонил мне по телефону где-то около четырех часов дня 20 августа и сказал, что, по имеющимся у него сведениям, полученным из нескольких достоверных источников, ночью войска будут штурмовать Дом Советов РСФСР, и просил меня во что бы то ни стало предотвратить штурм. Я тут же позвонил руководителям министерств обороны, внутренних дел и КГБ. Каждый из них ответил, что ни о каком штурме речи не идет, хотя в Белом доме и вокруг него немало людей, имеющих на руках оружие, полученное у московской милиции, частного агентства «Алекс» и из некоторых других источников, а это опасно, могут быть любые провокации. Ведь вокруг Белого дома много народа.
Поэтому, когда после шести часов вечера мне о якобы готовящемся штурме Белого дома позвонили Р. Хасбулатов и полковник Н. Столяров из приемной А. Руцкого, я уверенно сказал им, что по заверениям, полученным мной от военных, никакого штурма быть не должно, и просил передать это Ельцину и Силаеву. Кстати, этот мой разговор со спикером российского парламента происходил в присутствии одиннадцати членов межрегиональной депутатской группы, с которыми мы тогда беседовали о предстоящей сессии. Позже вечером я перезвонил Язову, Крючкову, а потом и Янаеву. Все они однозначно и твердо заявили, что
