2) использование искусства как источника живых импульсов, как одного из средств формирования деятельных сил через посредство эстетических переживаний;
3) познание вопросов художественной техники.
Искусство каждой эпохи можно разбить на две группы. К первой относится художественная промышленность, так называемое «вещное искусство», при помощи которого данный класс старается создать себе известную обстановку, известное окружение как для интимной стороны жизни, так и для социального функционирования; ко второй мы относим искусство идеологическое.
Как в этом идеологическом искусстве, так и в искусстве, создающем вещную обстановку, дух данного класса сказывается с величайшей 'силой… но когда черты интимного, бытового характера преобладают над задачами политическими, это означает уже упадок класса.
Очень интересно на истории нашего самодержавия проследить этот переход от обстановки парадной, блестящей, отражающей всю силу самодержавия, всю его мощь, к полному обмещаннванию. Официальная часть обстановки превращается в совершеннейшую дребедень, и интимная обстановка… становится рыночной, вульгарной, не имеющей никакой художественной ценности.
Каждый класс в период своего политического здоровья устанавливает свои нормы физической и умственной красоты, взаимоотношений между людьми, этики и т. д. В государствах' с разработанной «педагогикой» этого рода предусмотрена целая шкала норм — не только для своего утверждения и развития, но и для того, чтобы импонировать другим классам. К одним искусство как бы обращается с призывом: «будь таким, как я», а к другим со словами: «ты не можешь быть таким, как я, и поэтому должен знать свое место». <…> Устанавливаются нормы поведения для низшего сословия — «идеальный раб», «идеальный крестьянин», «идеальный ремесленник:., то есть такой, каким его хочет видеть его господин. <…> Как известно, религиозно–моральные установки легче всего проповедовать через театр, литературу, музыку, изобразительные искусства. Вне искусства, то есть воздействия на чувства, моральная и религиозная проповедь станет довольно эфемерной. Ведь и проповедь, и молитва, в конце концов, являются не чем иным, как литературно–художественным произведением, иногда даже произведением высокой художественной ценности.
<…> В памятниках искусства мы можем искать ответа на вопрос: какою именно жизнью жил в данную эпоху тот или другой класс, и тут конкретность, богатство, насыщенность картины могут быть беспредельными. Не думаю, чтобы какие бы то ни было другие памятники могли дать такой красочный ответ.
Недостаточно, однако, проанализировать по художественным памятникам положение класса или общества, создавшего их, надо еще оценить эти художественные памятники с нашей точки зрения. У нас есть собственные эстетические критерии, мы ставим определенные требования нашему собственному искусству. С этой точки зрения старое искусство для нас также не мертво. Иногда оно, правда, для нас полумертвое, то есть очень далекое от нас, но и такое искусство должно подвергнуться с нашей стороны социальному анализу и художественной оценке.
<…> В культуре господствующих классов много безобразных, отталкивающих черт: в период полного господства — классовая ограниченность эгоизм, стремление к безумной роскоши за счет других и т. д., а когда чужеядный класс начинает склоняться к упадку, появляются равнодушие к жизни, попытки украсить умирание и т. д. Все эти черты культуры чуждых нам классов должны быть тщательно и ярко выявлены в просветительной работе наших музеев. Искусство в музеях должно громко спорить о том уродливом с точки зрения социалистической культуры, что есть в буржуазной культуре, основанной на эксплуатации человека человеком и на частной собственности. Мы должны уметь вычитывать это в тех произведениях искусства, которые создавались и создаются буржуазией. Каждый раз, когда это делается перед широкой пролетарской, крестьянской, вообще трудовой аудиторией, — эффект получается большой и культурно–целебный.
Тем не менее вовсе нельзя сказать, чтобы в мрачной полосе истории культуры не было в высшей степени положительных элементов, которыми мы должны воспользоваться для нашего дальнейшего строительства. Это — кульминационные пункты культуры, носящие название классических эпох.
Если к слову «классика» относиться достаточно осторожно, то можно сказать, что классическими произведениями называют те, которые считаются образцовыми, достойными подражания, такими, на которых надо учиться. Высокое, совершенство, которое заставляет нас провозглашать ту или иную эпоху классической, как известно, заключается в необычайной гармонии между содержанием и формой… в тональных изобразительных, пластических и архитектурных искусствах.
<…> Данный класс еще верит в себя, верит в свое будущее. У него есть очень богатое внутреннее содержание, гордые и человеколюбивые идеи. Свое господство он оправдывает тем, что он избраннейший среди избранных, что он — благодетельный руководитель общества. Вот почему в классические эпохи всегда налицо идейное содержание, необходимые данные для его выражения. В большинстве случаев эти эпохи верили в свою длительность; однако застойными их назвать нельзя. Классические изображения богов вовсе не кажутся мертвыми оттого, что они даются в аспекте вечности. — наоборот, это делает их вечно живыми. Вот такое создание вечно живых форм характеризует собой кульминационные эпохи развития, несущие в себе расцвет преданности классу, родине. Конечно, беспредельно счастливыми люди, достигшие полноты власти, не бывают и тогда. Не говоря уже о том, что это вообще не дано человеку, который является не самодовлеющим существом, а частью весьма дисгармоничной вселенной, — несомненно, что наибольшее счастье может прийти к людям только в атмосфере подлинно человеческой культуры. Поэтому нетрудно даже в классические эпохи заметить проявления социально–индивидуальной горечи. Но ведь полное самодовольство означает ограниченность, а классические эпохи отнюдь не являются ограниченными.
Особенно важными, бесконечно важными являются для пас элементы жизнерадостности, человечности, извлекаемые из искусства классических эпох. <…> Пролетариат находится в состоянии борьбы, наступления, и для него нужна и высокая оценка бытия вообще; он должен предвосхитить мироощущение того времени, когда он окончательно победит. Нужно понимать, что строишь, и нужно постепенно, по мере возможности внедрять элементы высшего счастья в наш быт. Где же мы найдем учителя? Талантливые люди нашей героической и бодрой современности могут гадать о будущем и писать утопические романы, но это не всегда бывает достаточно убедительно. Чернышевскому в снах Веры Павловны удалось раскрыть очень интересную картину, но все–таки она слишком суммарна. <…> А та картина будущего, например, которую Мейерхольд дал в своем «Клопе», может всякого заставить повесить голову: требуется очень большая доза противоядия для того, чтобы побороть эту форму идейного мещанства. Присыпкин сам по себе не так вреден, как вредно все представление о будущем в этом спектакле. Если даже такой поэт, как Маяковский, который действительно является поэтом, обращенным к будущему и притом чрезвычайно талантливым, — мог претерпеть такой жестокий срыв, то и рядовому человеку, конечно, так же трудно составить себе правильное представление о будущем, как зацепиться за луч солнца. Но в прошлом были же такие нормы, такие идеалы, которые и сейчас для нас являются классическими. Говорить, например, об устарелости греческого искусства так же глупо, как отказываться ехать на пароходе потому, что он не носит на себе печати пролетарской культуры. Нам следует самым решительным образом воспользоваться тем, что нам протягивает прошлое, а с этой точки зрения и правильное использование музейных сокровищ является огромной задачей строительства.
Если понимать под словом «футуризм» такое направление, которое стремится обесценить все, что в прошлом создано человечеством, то надо признать, что футуризм является одним из злейших врагов нашей культуры и с ним следует бороться так же, как с проявлениями невежества и чванства. <…> Революционные эпохи обычно создают искусство, нам очень симпатичное, и не только потому, что стрелы его сатиры направлены против господствующего класса, но и потому, что оно стремится завоевать сочувствие всех наших классов. Поднимающийся революционный класс хочет стать представителем всей народной массы, а поскольку он 1ч этому стремится, постолько ему, в моменты его расцвета, присущи широкие демократические устремления. Для того, чтобы охватить все народные массы, этот класс привлекает к себе в качестве идеологов представителей наиболее революционной части этих масс. <… > Кроме того, для нас ценен в искусстве поднимающегося класса самый героизм борьбы, напряженность гражданских чувств, пафос наступления на противника. Подобным героизмом, напряженностью, пафосом отличается, например, музыкальное творчество Бетховена. Мы можем и должны опереться на все
