заслуживали, причем указывается на то, что куплены картины не у Бенуа, Головина и проч., а у «футуристов той школы живописи, вопрос о будущем которой до сих пор является еще весьма спорным».
Далее заметка извещает об образовании при контроле специальной экспертной комиссии для решения вопросов о приобретении художественны произведений.
Отдел изобразительных искусств настоящим заявляет, что приобрете ния будут делаться у всех художников, которые этого заслуживают, не зависимо от направления, но что в первую очередь покупаются произведе ния тех мастеров, которые, будучи гонимы в эпоху господства буржуазны вкусов, не попали в музей по особым, теперь для всех очевидным причи нам и влачили до самого последнего времени нищенское существование Прославленные художники уже представлены во всех наших музеях и i тому же, как нам известно, обеспечены в материальном отношении; в вид этого Отдел полагает, что простая справедливость требует того, чтобы преж де всего приобрести для Музея современного искусства более молодых оттого официально менее популярных художников, заслуживающих, однако быть представленными в государственных хранилищах.
В заключение Отдел считает своим правом заявить, что никакие экс пертные комиссии не могут быть образованы без ведома Отдела, так ка последний является высшим и вполне компетентным органом по всем художественным делам республики.
Народный комиссар по просвещению А. Луначарский
Правительственный комиссар по делам искусств Д. Штеренберг
(«Искусство Коммуны», JSf° 1, 1918, 7 дек.)
Приложение 8 (к статье «Советское государство и искусство»)
Как все искусства, музыка находится у нас в состоянии кризиса. Эт я говорю не о ее теории, а просто об ее дальнейших путях. Кризис это отражается, конечно, и на законченных мастерах–композиторах, и на неко торых внутренних заданиях молодых людей, кончающих учебу и вступающих на поле широкой музыкальной деятельности. У нас есть, так сказать, аристократические музыкальные круги. Принадлежащие к одному из них верят в те твердые пути, которые намечены были, в широком смысле слова, классической музыкой и которые, не боясь ярлыка эпигонов (этот ярлык часто на них наклеивают), утверждают с большим мужеством, что это и есть единственная, настоящая, подлинная музыка, что она не только не исчерпана, но и неисчерпаема, что, идя по стопам великанов прошлого, только и можно создавать новые высокие художественные произведения. И вы знаете, что внутри музыкального мира, как внутри всякого художественного мира, в яростной борьбе с этим направлением находится, так сказать, «музыкальный ЛЕФ» — люди, которые думают, что всякое время должно иметь свое искусство, с пренебрежением относятся как к старине, так и к старым устоям, и которые уже имеют своих крупных руководителей, людей еще молодых, или людей, принадлежащих к нашему поколению, но ищущих новых путей.
Обе эти аристократические группы требуют необыкновенно утонченной музыки, стремясь к чрезвычайному ее усложнению. Им обеим противостоит у нас так называемое доморощенное упрощенство, которое часто выдает себя за революционную струю. Сторонники его говорят: бог с ними, с классиками; это — старые колпаки или по крайней мере хорошо причесанные парики. Не хотим мы и вас, модернисты, потому что вы утонченнейшие Пьеро и клоуны современной буржуазии, а наша публика совсем не такая, наша публика простая, и ей нужен, так сказать, аржаной хлеб в области музыки, как и в остальных областях. Такой хлеб мы беремся печь, и очень просто.
На самом деле такие упрощенцы дают отвратительную подделку под старую музыку и как раз берут от нее самое тривиальное или, наоборот, щеголяют не туда вставленными украшениями, напоминающими серьги, вдетые в нос. Это упрощенство, это музыкальное невежество чрезвычайно страшно для нового класса, ибо ведь новый класс, который еще не разобрался в старой культуре, легко может быть обманут, ему легко можно подать такую горячую селянку, которая сделана из кошатины или из какой–нибудь гнилятины и которую он, как голодный человек, все же съест. Если ему сказать, что это революционная селянка, да еще на красном блюде поданная, то он ее съест с особым удовольствием; он подумает, что это и есть его пролетарская культура. Дело, конечно, в высокой степени отчаянное и печальное, против него надо всемерно бороться.
Но это не значит, чтобы мы могли идти по пути лишь буржуазного новаторства (буржуазного «Лефа») или буржуазного эпигонства. Очевидно, мы должны куда–то от них отойти, и перед нами стоит задача не только создания высоких музыкальных творений, которые удовлетворили бы остатки старой интеллигенции и вообще плыли над жизнью, как весьма красивые и озаренные заходящим солнцем буржуазной культуры облака. Нам нужно, чтобы музыкальные творения составляли часть жизни, и поэтому необходимо, чтобы произошла гармоническая смычка между подлинной художественной музыкой и потребностями масс. Я сказал бы: нужна даже не музыка для простого удовлетворения потребностей масс, а музыка, основанная на вслушивании в своеобразный ритм этих масс, в своеобразное музыкальное сознание, которое они с собой несут…
Правильный путь требует большой чуткости к тому, в какую сторону должны развиваться наши музыкальные искания. Но нет сомнения, что музыкант должен стараться не снижаться до той пошлости, которую только на первых порах может не заметить, не понять и проглотить великий народ. Нужно постараться организовать жизнь наших теперешних городских и деревенских музыкальных коллективов на началах тех ритмов и тех музыкальных предпосылок, которые в их культурной жизни можно найти. Эта задача весьма сложная и трудная, но она должна быть поставлена во весь свой рост. Изучение с этой стороны элементов самодеятельной самотворческой музыки масс является в высокой степени важным. Что касается городского фольклора, я не знаю, сколько можно там найти ценных элементов, — вероятно, довольно много. Но совсем не ново для нас черпание полными ковшами из колоссальных родников деревенского народного творчества. В последнее время как будто появилась такая странная тенденция, что это–де мужнковство, крестьянофильство, и народная песня даже заподозрена, как обрывки феодализма, крепостного права, что–то, словом, нехорошее, что–то сермяжное; нам–де не до того. Это, разумеется, бесконечно неправильный подход к делу. Когда мы говорим о смычке города с деревней и, между прочим, о подъеме к новой культурной жизни наших окраин, восточных народов и маленьких затертых народностей, то мы вовсе не думаем при этом, что мы являемся «культуртрегерами». Совершенно так же, как мы считаем абсолютно необходимым в индустрии опираться на земледелие, точно так же мы признаем, что человеческая культура не есть городская культура, а есть культура деревенско–городская, которая, вероятно, придет в конце концов к тому, что сотрется грань между ними — деревней и городом, — и создастся здоровая почва для развития единой человеческой культуры. Если мы из области завоеванной нами и унаследованной буржуазной культуры, а также из того, что мы сами выработали, очень много уделяем крестьянству или остальным национальностям, то мы можем в свою очередь очень много и от них получить: прежде всего огромное, только тысячелетиями могущее сложиться сокровище художественного стиля (в том числе и в музыке).
Поэтому я думаю, что одной из больших дорог наметившегося развития нашей музыки будет как раз открытие новых источников среди тех народов, которые могут быть только теперь призваны к тому, чтобы рассказать, что у них накопилось на сердце, и использование этих материалов с гораздо более народными устремлениями, чем раньше. <…> В области изобразительного искусства дело обстоит много хуже, потому что здесь не выработались законченные физико–математические теории. То, что было возможно для уха, оказалось невозможным для глаза. Попытки построить параллельно с акустикой такую оптику, которая создала бы нечто вроде красочной гаммы, попытки к выделению и здесь чистых тонов, которые входили бы так же в точные закономерные комбинации друг с другом, не увенчались успехом. Ньютон дал нам гениальное обобщение, и наука с тех пор двинулась вперед, но тем не менее эта область далеко не хорошо разработана.
Программная музыка представляет собой часть музыки, не вполне чтимую (хотя она вполне заслуживает уважения), но и программная музыка устремляется к изображению действительности все–таки исключительно на своем, па музыкальном языке, не прибегая к шумам, и выделяет всегда те же облагороженные звуки: живопись и скульптура в этом смысле гораздо реалистичнее. Они идут навстречу
