РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

противокапитализм — все это симпатичные стороны, которые вытекают из крестьянского мировоззрения. Но дальше идет непротивление злу, дальше идет сохранение бога, стремление в своей душе найти спасение, далее — отказ от науки, техники и сажание капусты стародавним крестьянским способом, распад общества, натуралистическая хозяйственная организация при добрососедских отношениях — все это от плохого крестьянства, в этом сказываются дурные отсталые стороны крестьянства. И так всегда у сектантов. Чем лучше сектантство, чем более передовые воззрения крестьянства оно выражает, тем часто оно опаснее, потому что на эту удочку, особенно когда сектант искренний, талантливый человек, на эту удочку ловятся крестьянские сердца, и в атом есть яд старых религиозных предрассудков[…)

Толстовцы говорят: вы—коммунисты и мы— коммунисты, вы — противники власти и мы — тоже, вы говорите, что государство падает, и мы то же говорим. Вы говорите, что люди равны, и мы за полное братство. Мы — за любовь между людьми. А все–таки вы, коммунисты, утопаете в крови, вы взялись за оружие против оружия, вы отвечаете насилием на насилие. Вы обагряете руки с крови, как воины и как палачи, а мы нет. мы остаемся до конца верны нашему завету мира и любви. Это, конечно, подкупающая вещь. А когда вы их спросите следующее: коммунизм родился, коммунизм строится, а хищные звери, которые его окружают, хотят его затоптать, растерзать людей, которые первые проснулись и первые хотят принести людям искупление, и вот, когда мы будем защищаться от людей, которые придут с белым террором, вы где будете? Они отвечают: мы, конечно, будем в стороне, и мы будем призывать всех не браться за оружие. Ведь это косвенная служба реакции, и, конечно, реакция должна приветствовать, должна желать, чтобы было побольше толстовцев. Что это на самом деле, как не дезертирство!

И поэтому своими прекрасными фразами они разваливают наши ряды, они обезоруживают нас, они служат службу этому белому зверю, и если бы он пришел и стал творить суд и расправу, что бы они стали делать? Толстовцы, конечно, пищали бы и говорили бы, что это бесчеловечно, что они не могут молчать, они бы сказали: «наденьте веревку на мою старческую шею»! Но от этого ничего бы не изменилось, это чисто словесный протест. Поэтому мы должны ко всякому сектантству толстовского типа относиться с величайшей подозрительностью и зоркостью, но нельзя здесь употреблять и насилия. А иначе представители сектантства говорят: царь нас насиловал, и Советская власть надевает на нас намордник. Это — их оружие против нас. Нам нужно вести борьбу тем оружием, которым мы и должны вооружиться — идейным оружием. Вот почему ни один советский работник не имеет такой тонкой задачи, как мы с вами, безбожники, потому что мы пе можем употребить в ход силы, мы должны быть очень вежливы, очень мягки во внешней форме, а в конце концов вместе с этим должны быть гибки и сильны, как сталь, бить без промаха и попа и религиозные предрассудки. Мы должны в сердцах наших слушателей снискать симпатии, чтобы они слушали нас с доверием, чтобы они не замкнулись, потому что даже это есть форма насилия, когда ему кажется, что мы пришли и врываемся в двери его сердца; нужна большая осторожность и мягкость, а за осторожностью и мягкостью — больше силы, решительности, определенности в аргументации, которая могла бы производить величайшее разрушение в поповском лагере.

Поднятый здесь вопрос об отношении религии и искусства является вопросом огромного интереса, большой сложности и потому требует в полном объеме, конечно, особого и пространного доклада, так что коснуться его в настоящем докладе приходится только в нескольких словах. В частности, утверждение, которым пользуются и служители культа, что искусство и религия одно и то же, вещи, друг от друга но отделимые, основывается на совершенно чудовищном смешении понятий. Искусство есть лишь форма, а не какое–нибудь определенное содержание, и этой формой можно пользоваться для самых различных целей. Можно ли спрашивать: речь является религией или но является религией? Конечно, не является, но всякая религия пользуется языком, с другой стороны, языком пользуемся и мы для антирелигиозной пропаганды. Таким образом, нельзя утверждать, что есть какая–то связь между религией и речью. Точно так же и искусство. Искусство может быть религиозным и может быть антирелигиозным. Искусство есть только особого порядка метод организовывать действительность. Путем образов оно воздействует не на ум человека, а непосредственно на его чувство. С этой точки зрения, оно может служить всему, чему угодно, в него можно влить какое угодно содержание, контрреволюционное и революционное. Вот почему, поскольку религия великолепно использовала искусство, и нам придется бороться с религией на почве искусства. Конечно, искусство способно теми благороднейшими чувствами, которые овладевают нами, в такой мере вдохновить, что при помощи его можно с успехом бороться с религиозными баснями. Само собой разумеется, что религиозное чувство выражает идеологию определенных классов, а антирелигиозное — других классов, и каждый класс должен выражать свои мысли, свое мировоззрение всеми идеологическими методами, в том числе и искусством.

Общего вопроса об отношении религии и искусства я несколько раз касался. Это очень богатая тема, на которую,, как я сказал, можно было бы прочесть целый доклад, но я лишен возможности это сделать. Конечно, несомненен тот факт, что искусство как идеология, служившая все время господствующему классу, должно было довольно тесно слиться с другой идеологией, служившей господствующему классу, — с религией. Такая спайка очень часто случается. Религия охотно одевается в узорные одежды искусства. Художник очень часто оказывается под обаянием жреца, но когда появляется новая власть, которая начинает борьбу с религией, она тоже выделяет себе художников. В эпоху первого появления атеистической мысли в Греции она также вела художественным путем борьбу с религиозными предрассудками, — например, в некоторых произведениях Еврипида, во всем новом быте, глубоко жизнерадостном, который развертывала афинская буржуазия. То же самое произошло в эпоху Возрождения, когда аскетическая икона сменилась светской, радостной, высмеивающей часто попов, противопоставляющей радостную жизнь поповщине.

То же самое во время Французской революции, когда большой взрыв атеистической мысли сопровождало одновременное движение искусства, когда оно выдвинуло таких художников, как Давид, когда устраивали всякие празднества, имевшие атеистический характер. Так что власть, когда она боролась против религии, сама вооружалась искусством. Искусство это было, разумеется, молодое, не всегда оно равнялось с религиозным искусством, но иногда и превосходило его. В эпоху Возрождения это искусство поднялось на невероятную высоту. Атеистическая беллетристика имеет у себя большую библиотеку великолепных произведений за то время, когда буржуазия шла под знаменем науки. Так что здесь в искусстве — очень крупные ценности антирелигиозного характера. Что касается пролетариата, поскольку он будет выдвигать своим оружием искусство, оно, разумеется, будет лишено всякой примеси религиозности и, наоборот, будет выступать против религии и явится могучим орудием против того опиума, который варит церковь для отравы населения.

ХРИСТИАНСТВО ИЛИ КОММУНИЗМ?

20 и 21 сентября 1925 г. состоялись диспуты А. В. Луначарского с митрополитом А. И. Введенским. Стенограммы диспутов были изданы отдельной брошюрой (Луначарский А. В. Христианство или коммунизм. Диспут с митрополитом А. Введенским. Л., 1926).

Введенский Александр Иванович (1888—1946) — протоирей, затем митрополит, видный представитель церковно–обновленческого движения.

ДОКЛАД А. В. ЛУНАЧАРСКОГО

Товарищи! Я понимаю мысль устроителей этого диспута таким образом, что мы разделяем общую тему о взаимном отношении и соотносительной ценности миросозерцания коммунистического и христианского на два раздела. Сегодня мы, очевидно, будем трактовать этот вопрос под углом зрения общественности. Мы берем сегодня коммунизм как определенное общественное движение, устремленное к установлению определенной общественной правды, и под таким же углом зрения мы возьмем и христианство как христианское устроение праведного житья.