РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

И вот с этой социальной точки зрения двух градов, взыскуемых разными способами, мы сегодня п будем обмениваться мыслями с моим оппонентом. Таким образом, из сегодняшнего своего доклада я устраню, насколько возможно, вопросы философские, т. е. вопросы того или иного толкования мира, вопросы миросозерцания; их мы относим к завтрашней дискуссии, Христианство и коммунизм как общественные устремления перекрещиваются между собой в некоторых исторических пунктах по существу. Знакомясь с историей социализма, которая вместе с тем есть, конечно, и история коммунизма, вы встречаете несколько раз анализ, изложение христианско–социалистических явлений.

Прежде всего—первоначальный христианский коммунизм (он так и называется в истории общественных движений), затем, позднее (в средние века и в XVI в.), все более и более значительные вспышки христианско–социалистических ересей, доходящие до прямых социалистических революций под знаком креста, затем, ближе к нашему времени, различные явления новейшего христианского социализма; из них самым крупным, на котором мне придется остановиться с некоторым вниманием, является толстовство. Конечно, все эти проявления коммунизма — я беру только важнейшие, — будучи окрашенными христианской окраской и имея свои специальные исторические корни, отнюдь не отвечают тому определению коммунизма, которое ставим мы — коммунисты–атеисты, научные социалисты, представители нашего времени. Но общее название, данное здесь, дастся, конечно, не зря, потому что некоторые черты оказываются совпадающими. Если мы остановимся на первых же принципах коммунизма, выдвигаемых крайне левым крылом первоначального христианства, то увидим с полной яркостью сходство и разницу; а установить это — для того чтобы потом выявить преимущество той или другой стороны — мы должны прежде всего.

С точки зрения социальной коммунизм является всегда программой классов неимущих, классов, которые в сохранении частной собственности не заинтересованы. Так это было и с первоначальным христианством в его первые века. В фанатическом мире Передней Азии, Северной Африки и по побережью Средиземного моря было тогда весьма большое количество пролетариата. Здесь укажем на необходимость отличать пролетариат больших центров античного мира от современного нам пролетариата. Несмотря на общее название с нашим пролетариатом, данное ему не зря, он имеет крупное внутреннее различие с последним. Это пролетариат в том смысле, что это есть действительно совершенно лишенный какой бы то ни было собственности элемент. Но если спросить себя, какую роль в общественном производстве играл тогдашний пролетариат, то придется сознаться, что он не играл в этом производстве Почти никакой роли. В сельском хозяйстве занимало первое место постепенно разрастающееся крестьянство разных типов, в городском хозяйстве—рабский труд, порой собирающийся в нечто, напоминающее наши мануфактуры. А пролетариат представлял собою огромное количество бедных вольноотпущенников, собравшихся со всех сторон и оторвавшихся от своих корней бродячих людей. Положительно трудно установить экономически, каковы были ресурсы, источники жизни этого пролетариата. Он был настолько лишен каких бы то ни было источников обеспечения своего существования, что тогдашний социальный вопрос, поскольку он–был обращен к пролетариату, заключался в том, как государству дать этому пролетариату хлеб, чтобы он не превратился в голодные толпы, правда, безоружные, по которые по самой своей массовости могли быть общественно–опасным элементом.

Этот пролетариат охватывал и рабскую группу трудящихся и некоторую часть мелких ремесленников. Поскольку тогда существовало и развивалось христианство, оно всегда попадало в среду более или менее мелкоремесленную или мелкоземледельческую и тогда, по–видимому, не проявляло сколько–нибудь типичных коммунистических тенденций. Может быть, даже вся история, рассказываемая в деяниях апостольских о суровом наказании лиц, вступивших в общину и не отдавших в ее пользу своего имущества[222], является отсветом, некоторым эхом тех конфликтов, которые происходили между пролетарской частью христианских общин, или пролетариями — членами христианских общин, и частью мелкособственнической. Я думаю также, что знаменитая фраза, которую нынешний коммунизм позаимствовал у тогдашнего комунизма, фраза трудовая «нетрудящийся да не ест»[223] представляет собою как раз формулу мелкособственнических христианских организаций, потому что коммунистическим организациям христианства присущ другой дух, и всякий из вас помнит другое выражение: «Блаженны те, которые не сеют, не жнут, а живут как птицы небесные»[224]. Ясно, что если нетрудящийся не должен есть, то и птицы не должны есть, а если блаженны те, которые не сеют, не жнут, то, значит, должен есть и нетрудящийся. Тут есть какое–то внутреннее противоречие, кажущееся просто странным и как будто вытекающим из какой–то недоговоренности, но можно с уверенностью сказать, что каждый из этих текстов создавался в соответствующих кругах. Интересно отметить, что христианство развивалось и пролетарских кругах, ибо в течение долгого времени вовлечение в христианство крестьян развивалось крайне медленно и латинское слово «paganus» (деревенский), от которого происходит современное слово «поганый», приобрело значение: нехристианин, басурман, потому что христианство было религией горожан, и более того — религией горожанина–пролетария. С этой точки зрения можно сказать, что коммунистическое вожделение, коммунистическое тяготение первобытного христианства находилось в строгом соотношении с классовым положением, с классовым характером их носителей. Но в том–то и дело, что это было не только коммунизмом неимущих пролетариев, но это было также и миросозерцанием неработающих пролетариев. И в этом смысле интересно провести параллель между тогдашним пролетариатом, поскольку он был носителем идей левых школ, устремлений христианства, и нынешним пролетариатом. Здесь разница бросается в глаза огромная. И нынешний пролетариат характеризуется, конечно, большей бедностью, большим угнетением. Недаром Маркс говорит о нем как о классе наиболее угнетенном и доказывает, что победа этого класса над своим угнетением явится концом всякого угнетения. Маркс считает его последним из классов, самым заброшенным, самым обиженным, но, несмотря на это, современный пролетариат играет серьезнейшую и доминирующую роль в производстве. Если бы правителям и богатым людям Римской империи предложили, чтобы весь римский пролетариат вымер, то они были бы чрезвычайно довольны, так как таким путем они освободились бы от миллионов дармоедов. Если бы такую вещь сказали современной буржуазии, то она пришла бы в ужас, ибо единственной основой всего нынешнего хозяйства, городского и промышленного, преобладающего сейчас, является труд пролетария. Но мало того, что пролетарии вообще трудятся. Пролетарий есть тот труженик, который по сравнению с трудом мелкобуржуазного труженика, кустаря, деревенского ремесленника работает на самых усовершенствованных орудиях труда, с применением наивысших методов научной борьбы с природой для достижения определенных производственных целей. В этом смысле он может знать меньше, чем знают инженеры, но он работает, так сказать, на той же высоте, в той же плоскости, в какой работают деятели науки или современные величайшие инженеры. Это передовой класс трудящихся, работающий по самым высоким методам, какие только знает эпоха, и создающий в общем львиную долю всех благ нынешнего общества. Поэтому труд играет центральную роль в коммунизме современного пролетария. Он считает, что труд есть та стихия, которая нуждается в освобождении и в организации и которая реально на земле может и должна обеспечить счастье всех. Надо только, чтобы труд доминировал, чтобы труд господствовал, чтобы труд не эксплуатировался какими бы то ни было чуждыми, паразитными или мнимоорганизующими элементами.

Ничего подобного не мог придумать, ни на что подобное не мог надеяться античный пролетарий. К труду он относился, как к вещи безнадежной, которой можно заняться только для того, чтобы случайно заработать кусок хлеба, но вообще он не видел никакого реального исхода из своего необычайно тяжелого положения. Ему не рисовался никакой реальный строй, и перед ним не выявлялись никакие пути к строю, который бы имел характер действительного строительства, действительной борьбы. Можно сказать, что положение тогдашнего пролетария и трудящегося, не находившегося на большой высоте техники и культуры своего времени и представлявшего собой дезорганизованную толпу несчастных и лишних людей, которых никто не любил и о которых заботились только из страха, — можно сказать, что этот пролетарий находился в положении полного и безвыходного отчаяния.

Вы знаете, что подчас эти пролетарские толпы производили беспорядки, но эти беспорядки, даже в том случае, когда авангардом их являлись профессиональные люди оружия — гладиаторы, Спартаки, — даже тогда они падали под ударами организованной государственной солдатчины. И очень скоро в сознание каждого пролетария внедрилось убеждение, что мечом владеть он не может, что, когда он берет меч, — он от меча и погибнет. С этой точки зрения такой род борьбы был для него путем заказанным. Если даже