Успехи ясновидения

Я окончил школу в 59-м году. Нам прописывали В1: несколько капель Добролюбова на стакан воды из оттепельной лужи и столовую ложку рыбьего жира:

'... Развязка драмы - самоубийство героини, которым она проявила свой отчаянный, хоть и бессильный, протест против 'темного царства''.

При Брежневе рыбий жир заменили хлористым кальцием:

'Религиозные предрассудки заставляют молодую женщину воспринимать светлое человеческое чувство любви, как наваждение, соблазн, смертный грех... Но драма завершается нравственной победой Катерины... В образе Катерины, по мнению Добролюбова, воплотилась 'великая народная идея' - идея освобождения...'

Ну а для нынешних десятиклассников Добролюбов признан вредным (он, оказывается, 'смотрел на любовь Катерины так же не по-русски легко, как и Борис') - а хороша для них сырая вода, прямо из-под крана, однако принимаемая с молитвою: 'Пройдя через грозовые испытания, героиня нравственно очищается и покидает этот греховный мир с сознанием своей правоты: 'Кто любит, тот будет молиться'... Смерть освящается той полнокровной и жизнелюбивой религиозностью, которая с детских лет вошла в душу героини...'

Стало быть, и на экзаменах теперь станут требовать таких же завываний. Несчастные дети, право!

Странная вещь, непонятная вещь: сколько огнетушителей направлено на русскую классическую литературу, - а она не гаснет. Воплощенная в русской литературе великая надежда на правду: вот суметь бы ее понять, суметь бы высказать ее внятно, и сразу откроется, что жизнь имеет смысл, не унизительный для человека, - эта надежда все еще жива. Авторы русской литературы и воображенные ими герои все вместе как бы поддерживают некий нравственный небосвод. И он, как ни странно, до сих пор не обрушился.

ПРИНЦИПЫ ТУРГЕНЕВА

Ученик Пушкина - учитель Чехова - современникам литературным Тургенев был чужой. Не припомнить, чтобы еще кого-нибудь лучшие писатели так самозабвенно ненавидели, так отважно презирали. Замечательные статьи, стихотворения и романы сочинены с надеждой уничтожить или хоть умалить Тургенева - опровергнуть, высмеять, заклеймить. При этом никто не осмелился отказать ему в таланте, а что касается бесчестных якобы его поступков сами обвинители не очень-то верили в свою правоту.

По-видимому, литераторов отталкивали как раз те черты, что завораживают публику: неограниченность неверующего ума, всепрощающая ирония, вопрошающий взгляд, ни на чем не настаивающий голос.

Обыкновенные люди, почти сплошь хорошие, в глубине волнующего пейзажа много и превосходно говорят о самых разных вещах; при этом некоторые мужчины влюбляются в женщин, а некоторые женщины - в мужчин, и входит призрак счастья... Тут вмешивается судьба: ластиком стирает с бумажного листа самых привлекательных персонажей, оставляя автора в горестном недоумении.

Жизнь - сказка, смерть - развязка, только и всего, а разгадки не ищите, - кто из идеологов тут не вознегодует, кто не бросит в лицо: дескать, с кем вы, Иван Тургенев? чей вы враг, чей друг? какое оружие рекомендуете?

Как Толстой ему кричал:

- Я не могу признать, чтобы высказанное вами было вашими убеждениями. Я стою с кинжалом или саблею в дверях и говорю: 'пока я жив, никто сюда не войдет'. Вот это убеждение. А вы...

Между тем убеждения у Тургенева были, причем он, в отличие от Толстого или Достоевского, никогда их не переменял. Вот, на первый случай, одно из самых глубоких:

'... Всякая любовь, счастливая равно как и несчастная, настоящее бедствие, когда ей отдаешься весь...'

В тургеневской России только смерть и любовь - непоправимые бедствия; все остальное летит к лучшему, а наиболее ценное от века прекрасно донельзя: природа, речь и женская душа...

Не может быть, чтобы Тургенев сочинил такую страну. Она определенно существует. Вот только не мы в ней живем - она кое в ком из нас длится.

Как в глубине странного мозга, ради необыкновенных размеров будто бы сохраняемого безумной наукой под формалином, за стеклом, - ария m-me Виардо.

ТЮТЧЕВ: ПОСЛАНИЕ К N. N.

Из ранних, не волшебное - но самое страстное сочинение Тютчева:

- - - - - - - - - -
Когда в толпе, украдкой от людей,
Моя нога касается твоей,
Ты мне ответ даешь - и не краснеешь!

Ученый комментатор подсказывает: стихи обращены, вполне возможно, к одной из будущих жен поэта - к m-me пока еще Петерсон, урожденной графине Ботмер. Как бы ни было, дама великосветская, и странно, что претендент (предположим наугад - субтильный, маленького роста, высоколобый, в очках) заигрывает с нею столь незатейливо. Ее ответные поощрительные телодвижения тоже нелегко вообразить при данных обстоятельствах - не 'под длинной скатертью столов', как в романе 'Евгений Онегин', а в толпе - стало быть, в гостиной, в бальной зале, в каком-нибудь мюнхенском Королевском саду... Кругом сплошь люди с предрассудками, невольники чести. Мизансцена хуже чем рискованная - тривиальная, во вкусе Дантеса, так сказать.

Все тот же вид рассеянный, бездушный,
Движенье персей, взор, улыбка та ж...
Меж тем твой муж, сей ненавистный страж,
Любуется твоей красой послушной!..

Похоже на эпиграмму в манере Пушкина или, скорее, Баратынского, только что-то слишком долго летит отравленная стрела, и непонятно, кому несдобровать - кокетке? рогоносцу? Самое время пошутить презрительно: дескать, скажи теперь, мой друг Аглая, - и так далее. Но ничего подобного не происходит. Наоборот: перебой ямба на перегибе голоса - и стихотворение будто начинается сызнова. Улыбки как не бывало - потому что и не было:

Благодаря и людям и судьбе,
Ты тайным радостям узнала цену,
Узнала свет... Он ставит нам в измену
Все радости. Измена льстит тебе.