потом я попробовал сделать этот звук в виде сияния звездного неба. Потом — в виде смешного Аа-Лл-Рра, но ему не понравилось, что я так делаю, и он убежал от меня. Потом «р»… Потом «е»… Игра занимала меня, пока я не вспомнил, что ведь есть и продолжение… «…В час, когда утро встает над Невой». Я заплакал. Мне надо было уезжать, а Иринка не хотела меня отпускать. Мы стояли у поезда, и она обхватила меня обеими руками так, что я даже не мог обнять ее в ответ. Мне так не хотелось уезжать и оставлять ее, на сердце было очень тяжело. Иринка любила меня, и ее сердце разрывалось от нежности и невыразимой тоски. Я вдруг осознал, почувствовал каждой клеточкой ее любовь, нежность и тоску. Они смешались с моей собственной грустью, и мне показалось, что я умру сейчас, не в силах вынести этот двойной груз. И вдруг я встретился взглядом с бездомной собакой, стоящей посередине перрона. Она не шевелилась, и сразу было видно, что она больна, голодна и вряд ли ее что-либо спасет. Хвост ее был поджат между задних лап, и все, что она могла, — это шевелить исподлобья глазами, осторожно провожая взглядом проходящих людей в ожидании того, последнего пинка, после которого ей уже не подняться… И ее состояние, в часах, а то и в минутах от смерти, влилось в меня жалобной песней, смешавшись с болью расставания, с любовью и тоской Иринки, с моими собственными чувствами. И вдруг безумие всего города — страдающего, любящего, счастливого и плачущего, каждого его существа и отголоска — влилось в мое сердце. И это был конец, потому что сердце мое не выдержало и взорвалось. В наступившей тишине я затрясся в пароксизме блаженства. Мне нужна была только тишина, только тишина, чтобы ничто меня не беспокоило и не тревожило… И тишина окружила меня. Боль забылась, исчезла. Стало опять спокойно и ненапряжно. И я стал проваливаться в сон… «Что тебе снится…»
— Сволочь ты, Дэн!
— По морде бы тебе засветить!
— Распелся он! Певец хренов!
— Крейсер «Аврора», блин!
— Дерьмо!
— Ящик коньяка с тебя за такие шутки!
— Следующие десять лет все наши дни рождения — за твой счет!
— Сволочь!..
Возвращаясь к казарме, мы с Санчей поносили Дэна на чем свет стоит. Он даже отнекиваться не пытался, хотя мог бы поспорить, что идея сходить поболтать с истантами, честно говоря, не его. Но его тоже прессануло так сильно, что он и не думал сопротивляться.
— Пацаны, все! Никаких больше на фиг контактов! Убиваем Красных Зед — и валим на хрен отсюда. Чтоб я хоть взглядом с этими уродами перебросился! Как вспомню!..
— Я тебе вспомню сейчас! — Я замахнулся на него. — Такая жуть! Я тебе вспомню! Меня до сих пор трясет… Петь он захотел научиться! Паваротти, блин…
— Вернемся на Землю — я к психологу схожу, — пробурчал Санча. — Надо будет как-то мозги почистить от всего этого. Жуть какая… Кстати, Дэн! А психолога-то оплатишь мне ты! Понял?
— Пацаны! Да я!.. — Дэн чуть не плакал, плетясь позади нас. — Кто ж знал…
Мы больше не оборачивались на него.
Пережитое висело в душе тяжелым пустым мешком. Похоже, истанты как-то подтерли память. Испытанный коллапс чувств не саднил раной, но место, которое он выжег внутри, ощущалось ярко и страшно. Хорошо хоть, содержимого мешка не помнилось, иначе о предстоящей войне можно было бы благополучно забыть и тихонько вернуться на Землю вполне состоявшимся шизиком.
Я старался загнать воспоминания о только что пережитом подальше внутрь, лишь бы снова не встретиться с тем прессом ощущений, который вывернул меня наизнанку. Нет уж. Кесарю — кесарево, инопланетянам — инопланетное, а нас оставьте в покое. Какая замечательная у инопланетян политика «невмешательства»! Умницы! Только вот люди, дураки, сами пытаются вмешаться и узнать побольше…
Сзади вдруг зашумело, метнулся луч фар, и нам бибикнули.
— Пацаны, эй! Вы из России? Где тут наши?
Мы оглянулись. За нами пялился круглыми глазами в темень обыкновенный «уазик», только что тент у него был снят. С переднего сиденья рядом с водителем к нам обращался, оперевшись о стекло, какой-то мужик. Вот так раз! А я-то думал, что здесь совсем нет машин. Но, похоже, наши вояки таки привезли сюда кой-какой транспорт. Негоже все-таки начальству мотать километры по местным пространствам.
Однако мужик в машине на военное начальство что-то не больно походил. В темноте ни черта не разглядеть, да еще фары слепили, но это явно был кто-то из наших, из простых.
— Да вон наши! — Дэн показал на светящийся вдали ангар с мерцающими экранами на боковой поверхности _ Прямо с этого торца наша зона и начинается. Мы почти первые приехали, так мы в начале разместились. А так — ближайшие несколько километров по длине все из России, только уж потом иностранцы. А в чем дело-то?
— Да нам к нашим надо попасть, — сказал мужик. — От начальства выехали. Сказали близко — да черт знает.
— Так и есть, близко, — подтвердил Дэн. — Слушайте, а нас не подкинете? А то в темноте что-то не хочется идти…
— Ой, Дэн, только не надо! — протянул Санча. — Два шага осталось дойти! Как-нибудь сами…
— Да не, парни, что за вопрос! — Мужик засмеялся, _ Залазьте! Только осторожней, там сзади гитара… Дайте-ка, я уберу…
Ну, коли согласны, — мы сопротивляться не стали. Подбежали к «уазику» и заскочили назад, водитель тут же дал газ.
— А что гитара? — спросил Дэн. — Кто играет? — Он, похоже, немного отошел от случившегося.
— Да я и играю! — Мужик повернулся к нам. В темноте я вгляделся в его лицо. Чтоб меня…
— Газманов!! — заорал Дэн.
— Точно я! — подтвердил мужик. — Привет, парни!
— И вы тоже в космосе?! — не поверил Санча.
— А где мне быть! Здесь сейчас самое важное место! Не только я, нас тут целая агитбригада: артисты, певцы, журналисты.
— Классно! — обалдел я.
— Буквально сегодня прилетели, — сказал певец, — не знаю, правда, утром или вечером. По часам вроде день, а тут ночь…
— А тут все перепутано, не обращайте внимания! — сказал Дэн. — Олег… — Дэн замялся. — …А можно вас попросить выступить для нас? Это же так здорово! — Наглости ему было не занимать. Или же он хотел ублажить нас после произошедшего?
— Пацаны, — ответил Газманов, — затем и еду. Гитара же со мной!
— Слушайте, — сказал я. — А давайте где-нибудь не у самой казармы, а чуть подальше, а? Там сейчас по экранам концерт с Земли идет, его и не выключить никак. А мы бы собрались где-нибудь, костерчик бы сделали, чтоб все душевно, а?
— Гришка, тема! — кивнул Дэн. — Так! Тормозите! — Он уже распоряжался машиной, как своей. Оглядевшись, Дэн махнул чуть правее: — Что, может, вон там? Вон, недалеко от той скалы…
— Парни, вы туда, — согласился я, — а я сейчас народ созову. Можно, наверное, потом будет переехать дальше, а то все равно всех собрать за раз не получится… — Я выпрыгнул из машины. — Дэн, с тебя костер! — крикнул я. — Как хочешь, но чтоб деревяшки были! Хотел на скалу залезть? Вот и давай! Чтоб когда я пришел, уже все горело!
— Гришка, не ссы! — крикнул Дэн в ответ. — Я такой костер сварганю — все твои истанты охренеют!
Через полчаса мы уже сидели на теплых камнях. В ночное небо били трескающие языки пламени, и искры разлетались красной мошкарой. Тесно прижавшись друг к другу, чтобы занимать поменьше места, мы глядели в раскаленные добела угли. Сзади народ все подтягивался и подтягивался, образуя уже целое поле из сплоченных людских фигур. Рядом с костром стоял «уазик», и на мерцающем отблесками огня капоте человек с гитарой пел: «…Вновь уходят ребята, растворяясь в закатах, позвала их Россия, как бывало не раз. И опять вы уходите, может, прямо на небо, и откуда-то сверху прощаете нас…»
