отказать неудобно, я приехала по его приглашению. Поэтому сейчас он со мной порепетирует, потом я уеду, и на этом все будет кончено». Я это уже проходила, знала, что наша профессия — бесконечные экзамены. Каждый раз — как первый раз, и так на каждую роль. Я уже бывала в подобных ситуациях, когда что?то мешало режиссеру найти со мной общий язык, что?то его не устраивало. Мы вежливо беседовали, обсуждали роль, а потом я уезжала. Никто мне больше не звонил, ничего не объяснял, как будто даже не было того разговора. Конечно, это унизительно, потому что каждый актер имеет право знать, почему он не подходит: плохо ли он репетировал, внешние его данные не подошли или в ансамбль не вписывается…
Я вышла из кабинета Хейфица и подумала: может, мне сейчас же собраться и уехать? Ну что я буду мучиться, унижаться, если я почувствовала, что он меня не возьмет? И тут ко мне подошел второй режиссер, Деревенский (никогда не забуду его фамилию).
— Не расстраивайся. Тебе показалось, что не понравилась ему?
— Не показалось, — отвечаю, — я увидела это по выражению его лица.
— Клара, — успокоил меня Деревенский, — я знаю Иосифа Ефимовича, он человек творческий и тонкий… Давай?ка мы с тобой пойдем в архив и поищем фотографии, которые соответствовали бы образу твоей героини. У нас там много фотографий женщин, которые снимаются в массовке. Думаю, что мы найдем что?нибудь подходящее.
Мы пришли в архив, перерыли кипы фотографий и наконец нашли. Даже, как мне показалось, похожую на меня женщину в странной шляпке, с завитыми волосами, как бы с претензией на моду.
— Точно. Вот это тебе подойдет, — сказал Деревенский. — Бери эту фотографию — и в гримерную. А потом в костюмерной найдем такое платье, шляпку и посмотрим, что нам скажет Хейфиц.
В гримерной я как?то сразу оживилась. Очень хороший был гример, очень известный, он делал портретные гримы многих исторических лиц. Вижу, и он как?то воодушевился, и мы начали с ним колдовать, пробовать так — сяк, подходит — не подходит.
Потом я пошла в костюмерную, нашла нелепую зеленую шляпу, платье, нацепила клипсы, бусы, тоже, в общем, нелепые. Деревенский был доволен:
— Клара, ты преобразилась.
А я и сама чувствую, что в этом наряде у меня и глаза стали другими, мне стало интересно.
Пошли к Хейфицу. Он повернулся, посмотрел, и в его глазах я заметила любопытство.
— Давайте порепетируем.
Иосиф Ефимович Хейфиц — удивительный режиссер. Я принадлежу к школе Герасимова. Эта школа оправдала себя. Несколько поколений учеников Сергея Аполлинариейича заняли в кинематографе огромный плацдарм. И это не просто актеры и режиссеры, это — личности. Это целое поколение, каста такая — герасимовцы.
И вот — Хейфиц. Он совершенно другой режиссер. Он ничего не показывает вообще, как бы даже и лишнего слова не скажет, вроде ничего и не делает. Но он так строит беседу, что тебе кажется, будто ты сама что?то придумываешь. От этого появляется уверенность в том, что ты на правильном пути.
В сценарии была сцена, где я говорю о том, чего я хочу в жизни. Такой монолог. Никто мной не интересуется, в семье заняты только кораблями, только заводом, а что думаю я, как я живу, это никому не интересно. Я чужая в семье Журбиных.
Такой очень наболевший разговор, который я вдруг выплескиваю. И вначале мы так репетировали с Хейфицем, а потом он предложил:
— Знаете что, вы возьмите счеты, откладывайте костяшки и в это время разговаривайте.
Принесли бухгалтерские счеты. Я говорю и одновременно считаю.
— А теперь вот вы, — говорит Хейфиц, — поскольку волнуетесь, делаете ошибки. Поэтому вы неправильно считаете. Сбрасываете это все, потом снова начинаете считать, потом снова, и у вас дебет с кредитом не стыкуется.
Короче говоря, всего два действия, а я не могу сосчитать, видно, что у меня в душе смятение. А режиссер дает мне все новые и новые задания. Я их подхватываю, сцена усложняется, усложняется, становится интересней. Маленькая сцена, но видно, что я чувствую, как я задыхаюсь оттого, что я должна это все высказать.
Хейфицу репетиция понравилась.
— Если завтра вы так же сделаете на пробе, то все будет хорошо.
На следующий день назначили кинопробу.
После репетиции я пришла в гостиницу и думаю: как я хорошо репетировала. И вдруг подумала: да это же не я все сделала. Это — Хейфиц. И если бы меня утвердили, с каким удовольствием я бы снималась в картине.
На другой день после пробы я уехала в Москву.
В актерский отдел Театра киноактера приходили телеграммы со студий — утвердили или не утвердили на роль. И я каждое утро открывала дверь и спрашивала:
— Что?нибудь есть на мое имя?
Так продолжалось недели две. И вдруг в театре я встречаю Иосифа Ефимовича. Тогда был такой порядок — все пробы привозили из Ленинграда в Москву. И утверждали в Госкино.
Мне было неудобно спросить, как мои дела. А Иосиф Ефимович улыбнулся:
— Поздравляю! Вас утвердили на роль и очень много хороших слов сказали в Госкино. Вы снимаетесь.
Так, с легкой руки Хейфица, я стала частой гостьей в павильонах «Ленфильма». Меня ждали новые роли в картинах, которые прошли по экранам не только Советского Союза, но и зарубежных стран.
Включайте свет! Съемка продолжается!
Это было ранней весной. Я заканчивала озвучание роли в фильме «Возвращение Василия Бортникова» у знаменитого режиссера Всеволода Илларионовича Пудовкина.
Признаюсь, для меня эти съемки были трудными. Роман Галины Николаевой «Жатва» имел в ту пору большой успех у читателей. Пудовкина в Госкино уговорили снять фильм по роману. Как и почему он дал согласие на эту работу, я еще расскажу.
Меня Пудовкин пригласил на роль главного инженера МТС. Из всех ролей в фильме это была, пожалуй, самая плохая. Невыразительная, схематичная, сугубо производственная. Рассказывалась история женщины, которая отправилась с большого завода в село налаживать работу машинно — тракторной станции. А вот — вот должна начаться горячая пора — посевная.
Но у моей героини нет личной жизни, зрители не знают, что еще у нее есть, кроме тракторов и запчастей, какой она человек, какая у нее семья. Или у нее нет никого — она одинока как перст? Ведь от всего этого зависит характер героини, а зритель сам будет решать, симпатизировать ей, сопереживать ли ее заботам. Одна только производственная линия вряд ли кого взволнует. Ну, мечется она по МТС, перепачканная в мазуте, ломаются машины, посевная срывается. Конечно, ей можно посочувствовать, но вряд ли кого?нибудь эта история возьмет за сердце.
Я поначалу хотела отказаться от предложения, но потом подумала: сниматься у Пудовкина — редкая удача. Его весь мир признает как классика. Кто знает, выпадет ли еще раз честь работать со столь выдающимся режиссером?
Но согласиться на плохую роль? Не знаю… Получить радость от работы или быть все время в паническом состоянии, чувствовать свое бессилие, сознавать, что ничего интересного не получилось.
И все же первое пересилило. Не только любопытство, но и чувство достоинства. Пудовкин меня пригласил и надеется, что именно я эту роль вытяну, что именно я должна это сделать. Могла ли я не оправдать его надежду? Вот с этим смешанным чувством я поехала в экспедицию.
Фильм снимался в Урени, на нижегородской земле. Вокруг множество сел, природа необыкновенная. Застывшая русская красота. Маленькие речушки, ветви деревьев наклоняются над водой, листья пронизаны лучами солнца. Сказка!
В том крае жили удивительные мастера — ложкари. Они вырезали ложки, потом обжигали их,
