Мсье Момпер, привыкший к подобному ажиотажу фестивалей, представляет меня:
— Мадемуазель Клара, она из Москвы…
А ко мне уже тянутся руки: «Кляра, Кляра…»
Толпа напирает, я отступаю шаг за шагом, и меня прижимают к витрине ресторана. Я уперлась спиной в это стекло, и… оно затрещало, раскололось на сотни осколков. А я оказалась… внутри ресторана.
Первое мое чувство — ужас.
Я выбила зеркальную витрину, нужно будет заплатить за это огромные деньги, а суточные у нас были мизерные. Я в панике, а вокруг суетятся люди…
Тут как из?под земли появились хроникеры, начали снимать — еще бы! — происшествие на фестивале, на набережной Круазетт.
Ко мне сквозь толпу, я сразу поняла это, пробивался хозяин ресторана. Ну, думаю, пропала, такой скандал! А он расплылся в улыбке, галантно поцеловал руку:
— Мадемуазель, я очень рад, очень рад! Спасибо вам. Вы сделали мне отличную рекламу.
Потом спрашивает:
— Из какой страны вы приехали?
— Из Советского Союза, из Москвы.
— О — ля — ля! Из Москвы! Я приглашаю вас посетить мой ресторан. Это замечательно. Москва! Благодарю вас, мадемуазель.
Слава Богу, подумала я, все закончилось чудесным образом.
Меня сняли крупным планом, сняли огромную толпу. И получился сюжет, его показали по телевидению. И любопытные приходили в этот ресторан поужинать и посмотреть: где же случилось такое необычное фестивальное событие?
Пресса баловала меня своим вниманием. Чуть ли не ежедневно в журналах, газетах мелькали мои фотографии. Одно издание, выходившее в Каннах во время фестиваля, посвятило мне целую страницу, написав, что Клара Лучко, советская актриса, в первые три дня фестивальной лихорадки популярностью превзошла Мишель Морган. Была помещена огромная фотография: я раздаю автографы.
А еще обо мне писали: «прелестная актриса из Москвы со свежестью пастушки». У меня тогда был румянец во всю щеку, и журналисты заключали пари — натуральный это румянец или искусный макияж. Один взял платочек и спросил, может ли он потереть мою щеку. Я, признаюсь, уже освоилась, подставила щеку.
— Силь ву пле… Пожалуйста.
Тут подошли другие.
Фестиваль подарил мне множество интересных встреч. И не только с популярными актерами кино. Были личности просто фантастические.
Так, мы познакомились с Ага — ханом — вождем исмаилитов, представителем одного из самых аристократических родов Востока и Запада. Носителем высшей мудрости, как его величали, ибо ему передается благодать пророка. Он дает исмаилитам наставления, и они имеют силу духовного закона. Мне трудно было понять разницу между суннитами и шиитами — приверженцами главных ветвей ислама, а ведь исмаилиты — это ветвь шиитов… Я запомнила жену Ага — хана, француженку, дочь обыкновенного трамвайного вагоновожатого, которая приняла мусульманство.
Когда она шла во Дворец фестивалей, то все расступались, освобождая ей путь, и репортеры бросали звезд, и камеры направлялись на нее. Она шла спокойно, величаво, и сразу чувствовалось — идет Женщина. Даже не просто Женщина, что?то в ней было магическое, таинственное, это завораживало окружающих.
Мы с ней познакомились, и нам пришло приглашение посетить виллу Ага — хана.
Что тут началось! Ни одного корреспондента не пригласили, на фотосъемку было наложено табу. Мы понимали: не каждая делегация удостоится такого внимания.
За нами прислали машину, извинившись, что она выпуска прошлого года. Я тогда не водила автомобиль, тем более не разбиралась в марках, но заметила, что салон был обит нежнейшей лайковой кожей светлых тонов.
Неподалеку от Канн мы увидели белоснежную виллу с колоннами, увитыми розами. И ступеньки, которые шли от виллы к морю, тоже были в розах. Этакая симфония из вьющихся роз.
Хозяева встретили нас радушно, без чопорности, но во время обеда за каждым из нас стояли по два официанта. Не успеешь попробовать, а уже меняются приборы. Даже мясо было инкрустировано какими?то восточными узорами.
Благодаря Сергею Иосифовичу Юткевичу, который прекрасно говорил по — французски, и Любови Петровне, которая знала английский, у нас получилась легкая беседа.
Любовь Петровна вообще не терялась нигде. Она разговаривала с Ага — ханом и его женой, как будто только вчера с ними простилась и на следующий день вновь пришла к ним в гости.
После обеда все переместились в гостиную, пили кофе, разговор был общий, потому что хозяева о нас ничего не знали, да и мы о них тоже.
Принцесса сказала, что собирается в Москву. Ей очень хотелось познакомиться с нашей столицей. Она взяла слово с Сергея Иосифовича и с меня, что, когда приедет, мы непременно позовем ее в гости. Я пообещала, но мне тогда это показалось нереальным.
Когда мы возвращались в гостиницу, то увидели залегших в кустах репортеров. Они пытались сфотографировать хотя бы автомобиль, в котором мы ехали.
Дня через два Григорий Васильевич Александров признался:
— Я не знаю, куда фотопленку спрятать.
Дело в том, что он с разрешения Ага — хана и его жены снимал нашу встречу.
— Боюсь, что пленку украдут. Я прихожу в отель и чувствую, что кто?то рылся в моих вещах.
Действительно, Александрову предлагали большие деньги всего лишь за один негатив.
Газеты много писали о нас, в том числе и всякую чепуху. Будто мы привезли с собой столько черной икры, что Ага — хану подарили чуть ли не бочонок.
Нас приглашали то на дегустацию сыров, то на вечерний раут в старинном замке. Я даже не представляла, что все это может быть в жизни.
И только в Каннах узнала нравы желтой прессы: сижу в номере, вдруг легкий стук в дверь, открываю, — врывается человек, отталкивает меня, открывает дверцы шкафа и начинает фотографировать мой нехитрый гардероб. Я онемела, не знала, что сказать, а он все снял и так же проскочил мимо меня в дверь, даже не попрощавшись.
У нас был прекрасный переводчик, добрый, отзывчивый человек. Он сразу понял, что я стараюсь из трех платьев изобрести двадцать нарядов. Однажды он говорит:
— Мадемуазель Клара, моя мама портниха.
У меня был красивый шарф из настоящего венецианского кружева. Я купила его по случаю в московском комиссионном магазине.
— Вы меня извините, но, если вы пожелаете, моя мама сделает из вашего шарфа нечто бесподобное.
А тогда только входили в моду платья без бретелек. На чем все держалось, я даже не понимала.
Мы поехали. Я отдала маме переводчика этот шарф, и на следующий день она сделала мне модный лиф.
Потом нас посетила какая?то дама и преподнесла в подарок бижутерию. Получился роскошный, ослепительный наряд. Когда я, немного оробев, спустилась в холл, портье даже присвистнул:
— О ля — ля, мадемуазель!
Я покраснела…
Встречи в Каннах продолжались, и однажды Юткевич сказал, что завтра нас ждет Пабло Пикассо.
И мы помчались на авто в маленький городок — там была керамическая фабрика великого художника. В своей мастерской нас и встретил Пабло Пикассо.
Мы остановились перед ним и стоим. Словно его разглядываем. И вдруг Любовь Петровна бросилась к нему на шею:
— Паблуша!
