как шла война. Был командиром отделения во взводе подхорунжего Заглобы, на гражданке — Казимежа Рахлика, учителя. Обучал своих людей, насколько позволяли условия конспирации. Получив чин капрала, стал заместителем командира взвода. Остальное время принадлежало Дороте. И было это самое прекрасное время.
Он никогда не представлял себе, что мужчине может быть так хорошо с женщиной. Он не думал, что будет ждать ее с таким нетерпением, ловить выражение лица, каждую ее улыбку. Его Дорота…
Лыховский торговал. Сначала это была небольшая торговля. Немного продовольствия из деревни, немного вещей на обмен из города. Потом дело расширилось. Постепенно на все ложилась немецкая лапа. Поэтому Лыховский установил контакты со служащими повятовой управы и магистрата. Время от времени они заходили к нему выпить водочки, поиграть в картишки. Многие из них уносили с собой при случае небольшие подарочки. А однажды к Лыховскому пришел фольксдойче Мильке. Он служил в управе и имел непосредственное отношение к хозяйственным делам. Между прочим, в его руках было снабжение гетто. Лавочник в этот вечер вывернулся наизнанку. Накрыл богатый стол и напоил и накормил гостя досыта. Дорота играла роль хозяйки. Немец чувствовал себя у них великолепно. Все вертелись вокруг него, а он ласково улыбался и шутил. Юзеф сначала действительно протестовал, грозил уйти, но под поцелуями Дороты умолк. Она объясняла, что они поступают так не ради удовольствия. Чтобы сохранить хоть небольшую польскую торговлю, надо обласкать эту немецкую скотину. Потом водка сделала свое дело, и Мильке уже не казался ему таким отталкивающим. Вежливый, о своих властях и полиции порой говорил «они». Сказал даже, что такая торговля, как у Лыховского, может несколько облегчить последствия войны, голод.
Вот так и началось. Мильке приходил время от времени, съедал хороший ужин, болтал о тяжелых временах, а потом уединялся с Лыховским. Дела у лавочника шли все лучше и лучше. Дорота тоже стала зарабатывать значительно больше. Появлялись все новые блузки, юбки, французское белье, духи, разные мелочи. Немецкие солдаты привозили товары из оккупированных стран и продавали их направо и налево. Однажды вечером Дорота показала Юзефу пачку зеленых банкнот.
— Доллары? — спросил он. — Откуда они у тебя?
— Купила при случае.
— Зачем?
— Для нас, на всякий случай. Они всегда в цене.
Как-то вечером Мильке привел молодого красивого немца. Тот не понимал по-польски, и фольксдойче переводил. Немец все время пялил глаза на Дороту. Юзефу — неизвестно почему — он напоминал летчика, которого схватили в сентябре в деревенском доме. Может, потому, что у него тоже были голубые глаза и холодный взгляд? Рассерженный, Юзеф набросился на Дороту.
— Зачем улыбаешься фрицу?
— Так получилось, чисто случайно.
— Но ты делаешь это не из вежливости. Этот фриц тебе нравится.
— Что ты говоришь! Не выдумывай.
— Я ведь вижу…
— Он меня совсем не волнует, — она серьезно смотрела ему в глаза, — я люблю только тебя. Разве ты этого не понимаешь?
Юзеф успокоился. Нет, Дорота не обманывает. Его настораживало только, что этот Рудольф ничего не говорит о торговле. Может он говорит об этом лишь с Лыховским?
Постепенно магазин становился только ширмой. Настоящий товар лежал на складе, устроенном сзади дома. Туда приходили агенты и посредники, туда заезжали подводы. У Лыховского уже не было времени стоять за прилавком. Дорота занималась счетами, а магазин обслуживали две девушки.
Лавочник любил вечерами поговорить с Юзефом. Нередко доставал бутылку водки, выпивали по паре рюмочек. Лыховский рассказывал о разных трудностях в торговых делах. Для него товар и деньги были основой всей жизни. Однажды даже сказал, что Юзеф должен бросить свои мастерские и перейти на работу к нему в магазин. Доказывал, что любит честных людей, а таких нынче мало. Юзеф уже хотел было принять предложение Лыховского, но в разговор неожиданно вмешалась Дорота.
— Нет, он этого не сделает.
— Почему? — удивился Лыховский. — Где ему будет лучше? Работа чистая, легкая.
— Нет, — отрезала девушка, — он не может. У него есть своя профессия.
— Торговать каждый сумеет, — рассмеялся Лыховский, — была бы только голова на плечах.
— Нет, ни в коем случае.
Юзеф молчал. Зачем ее дразнить? Видно, у нее есть какая-то причина… Лыховский сменил эту тему, и остаток вечера разговаривали о пустяках. Когда же они вошли в свою комнату, Юзеф не выдержал.
— Почему ты не хочешь, чтобы я у него работал? — спросил он.
— Успокойся…
— Ну скажи, Дорота…
Она закрыла ему рот поцелуем. На такой аргумент обычно у него не было ответа. А Дорота в этот вечер была нежна как никогда. Лишь ночью, когда они лежали рядом, уставшие от ласк, она сказала тихо:
— Юзек, очень тебя прошу, сделай так, как я советую.
— О чем ты говоришь?
— Не бросай работу в мастерских.
— Хорошо. — Юзеф в такие минуты соглашался на все.
— Когда-нибудь я это тебе объясню.
— Хорошо, дорогая.
— Я очень рада, что мой Юзек слушается Доротку. Увидишь, что все будет хорошо.
Почему она из простых, собственно, вещей делает такую тайну? Тень сомнения, однако, быстро исчезла под поцелуями и горячими ласками. Больше он не спрашивал…
Раненый застонал громче. Юзеф зашевелился и сразу заметил, как дрогнуло дуло винтовки часового. От костра к ним направились двое, остановились возле раненого. Юзеф слышал их голоса, но не различал слов. Он понимал, что их беспокоит. Единственная подвода осталась в лагере. А что теперь делать? Нести парня на руках? Вспомнилось, как сам он был ранен в тридцать девятом… Двое мужчин шли обратно. Теперь Юзеф узнал их: Коза и Янек.
— Рискованно, — послышался голос Янека. — Наверняка нас ищут.
— Не выдержит, — отозвался Коза.
— Знаю.
Легкий ветерок шумел в ветвях деревьев, небо затянуто тучами так, что не видно было звезд. Маленький костер заслонили люди, сидящие возле него. Только бы быстрее вынесли этот приговор…
Кровавый сорок второй год… Кругом полыхает огонь войны. Здесь, в тылу, сапог оккупанта давит все сильнее, все страшнее. Переполнены концлагеря. Рядом голодное гетто. И Сопротивление… Начинают гибнуть жандармы, часто горят скирды хлеба, портятся машины. На улицах усиленные патрули, нередко звучат выстрелы. Люди на сборах взвода все время говорят о борьбе. Юзеф тоже поддается этому настроению. Подхорунжий Заглоба только пожимает плечами. Немецкая армия сильна, на восточном фронте вновь наступление. О восстании не может быть и речи. С голыми руками против пушек не пойдешь. Разве они не читают информационный бюллетень? Что еще не понятно? Выходит, надо ждать и истекать кровью. Черт бы это побрал…
А Мильке и Рудольф рассказывают о борьбе с большевиками. Даже здесь, в генерал-губернаторстве, коммунисты причиняют беспокойство. Из этого не выйдет ничего хорошего, только будут напрасные жертвы, и больше всего пострадают невинные люди. Немцы настолько сильны, что сломят любое сопротивление.
Дорота становилась все более возбужденной, нервной. Начала пить. Нельзя сказать, что много, а так, чтобы забыться. И все чаще уходила из дома, объясняя это тем, что тоже должна участвовать в Сопротивлении.
— Дорогая, там нужны солдаты. — Юзеф пытался отговорить ее от этого намерения.
