Хомуня, пока помог ратнику поймать лошадь и забраться в седло, тоже промок до нитки.
Не успели согреться — бежали, держась за узду — наступил вечер. На ночлег остановились на окраине леса. Пока разводили костры, Козьма приказал Хомуне и Дылде побольше нарвать ольховых листьев. После ужина заставил обоих раздеться догола, закутал каждого в толстый слой листьев, перед тем смоченных в родниковой воде, а сверху тщательно укрыл рогожей. Сначала отроки стучали зубами от холода, но вскоре согрелись, начали потеть. Пот ручьями катился с обоих унотов, но Козьма раскутал их лишь глубокой ночью, облил холодной водой, отдал высушенную у костра одежду.
Чтобы отроки быстрее привыкли к сырости, Козьма заставлял их проделывать такую процедуру каждый день. Да и сам не гнушался закалки, и себя обкладывал мокрыми листьями ольхи. А на него глядя, и другие стали заниматься тем же. Если кто жаловался на боль в голове, полученной от простуды, Козьма варил в воде ромашков цвет, горячим клал прямо на волосы, завязывал платком, сверху натягивал шапку.
— Ромашков цвет — он боль снимает и память человеку наводит, укрепляет ее, — убеждал Козьма.
Так и шли без особой грусти и сомнений. Но на девятый день пути, в послеполуденную пору, не успели выйти к Донцу, солнце, до тех пор хорошо согревавшее землю, начало вдруг меркнуть. Хотя небо все так же оставалось чистым, безоблачным, сумерки быстро окутывали землю. У Хомуни на душе тревожно стало от непонятного. Хотел спросить у отца, что произошло, почему потухает солнце, но не только Козьма, все ратники, князья и бояре угрюмо молчали, обнажили головы, позадирали к небу бороды — пялили удивленные глаза на осколок солнца.
А оно становилось все меньше и меньше.
— Это злой Див прикрыл его своими черными крылами, в месяц превратил рогатый, — не выдержав, громко прошептал Хомуня и помолился. — Боже, спаси солнце ясное. Дажьбог милосердный, помилуй нас, русичей, внуков своих.
— Помилуй нас, боже, — подхватили ратники, стоявшие рядом с Хомуней, — освободи светило от зловещего Дива.
То ли молитва разбудила дремавшего бога, то ли по другой причине разыгрался ветер, но поначалу лениво, а потом, словно собрался с силами, Стрибог так дунул на Дикое поле, что зашумел ковыль, склонились травы степные. Орел, паривший в небе, сложил крылья и камнем упал за холм. Тревожно заржали кони. Вскрикнули и тут же умолкли перепелы. Мыши в норы попрятались. Красные лисицы забегали, залаяли, как очумелые. В яругах, тьмою окутанных, волки хвосты поджали, в небо носы завострили, завыли на солнце, тьмою прикрытое.
Совсем стушевались ратники, еще настойчивее стали просить бога не лишать солнца ясного. И бог внял молитвам русичей, освободил солнце от Дива зловредного. Прошло еще немного времени — и светило засияло, как прежде. Повеселели воины.
Князь Игорь повернулся к дружине, громко спросил:
— Ведает ли кто, что означает знамение это?
Бояре стояли ближе всех к Игорю, они и ответили:
— Не к добру оно, княже.
Игорь еще раз взглянул на воскресшее солнце и снова окинул взором свои полки.
— Братья и дружина! Никто не знает тайн божьих. Он один творец и знамениям, и всему миру своему. Добро ли сотворит бог, или ждет нас беда, после увидим, — сказал он и первым переправился через Донец.
Уже за Великим Доном, когда подошли к Сюурлию, встретились с половцами. Хомуня сразу и не заметил их. Послеполуденная усталость тянула ко сну, и Хомуня случайно, может, в ожидании приказа сделать привал, взглянул на невысокие, с темными пятнами, холмы, длинной чередой выстроившиеся за рекой. Увидел и кудрявые облака дыма, поднимавшиеся из-за тех же холмов.
Хомуня чуть склонился набок и рукоятью плети толкнул дремавшего в седле Дылду — они ехали рядом, стремя в стремя.
— Глянь, что чернеет там? То ли палом земля выжжена, то ли стадо какое пасется? И дым.
Короткорослый Дылда, привстав на стременах, вытянул шею, но ничего не увидел, перед глазами — лишь спины да укрытые шапками затылки ратников.
— Просил же батю, — нарочито возмутился он, — подбери мне коня длинноногого. Так нет же, не послушался. Что увидишь, едучи на этом жеребенке?
Хомуня бросил взгляд на рыжую кобылу своего друга, сравнил ее со своим жеребцом, усмехнулся:
— Конь как конь. Если сам не удал, то нечего на животину валить.
И тут внезапно для юных ратников полк остановился, их кони мордами ткнулись в крупы шедших впереди лошадей.
— Половцы! Половцы! — пронеслось по рядам.
Строй сразу нарушился, теперь и Дылда сумел взглянуть за речку. Он будто обрадовался встрече с противником, заулыбался.
— Па-алом выжгло, — передразнил Хомуню. — Глаза протри.
Передние ратники начали поворачивать назад, строй совсем рассыпался. Кто, еще не разобравшись в чем дело, в неведении продолжал продвигаться вперед, кто стоял в растерянности, без команды не решаясь двигаться ни в ту, ни в другую сторону.
— Хомуня! Дылда! — донесся голос Козьмы. — Чего рты разинули? К обозу поворачивайте, к обозу! Вооружайтесь!
Отроки в тесноте еле развернули коней и двинулись в обратную сторону.
Толкая друг друга, воины Игоря бросились к телегам, на которых везли оружие и доспехи, торопливо надевали на себя кольчуги, шеломы, цепляли к поясу тяжелые мечи, разбирали щиты и копья.
Облачившись в бронь, Хомуня вскочил в седло и снова посмотрел на противоположную сторону реки. Половцы стояли на том же самом месте, где увидел их в первый раз, будто они в самом деле терпеливо дожидались, пока русичи подготовятся к бою.
Хомуня всматривался в беспорядочно разбросанные вражеские полки и чувствовал, как в душе его с каждой минутой все больше и больше нарастает волнение. Это был не страх. Половцы ничем не проявляли своей воинственности и стояли слишком далеко от лагеря русских. К тому же их оказалось не так уж много. Скорее всего Хомуне просто не терпелось приступить к делу, ради которого отмахали сотни верст и которого Хомуня толком еще не ведал. А ему очень хотелось сделать так, чтобы после первого боя не стыдно было смотреть в глаза ни отцу, ни князю Игорю.
Ждать пришлось долго. Порой Хомуне даже казалось, что битва уже никогда не начнется, они так и будут стоять на разных берегах реки, а потом ни с чем разъедутся всяк в свою сторону.
— Почему мы стоим? — подъехав к отцу, стоявшему на взгорке, нетерпеливо спросил Хомуня. — Или не будет сечи?
— Не торопись. Сложить голову всегда успеешь.
С кургана Хомуня увидел, что почти все русские полки пришли в движение, выстраивались в боевой порядок. Полк Игоря, стоявший все время на месте, оказался в самом центре. Справа от него расположились ратники Всеволода, слева — Святослава, а впереди — сына Игоря, пятнадцатилетнего полковника, княжича Владимира, там же — Черниговские ковуи с Ольстином.
Вскоре войско медленно двинулось вперед. Но чем ближе подходили к неприятелю, тем больше возрастал боевой азарт, тем стремительнее двигались ратники.
До реки оставалось совсем немного, когда половцы, издав боевой клич, двинулись навстречу — тут же зашелестели, защелкали о щиты первые стрелы. Хомуня уже схватился было за рукоять меча, приготовился вытащить его из ножен, но князь Игорь неожиданно остановил свой полк.
Постояли немного и снова двинулись, но уже медленно, шагом.
Полк спустился в низину, и Хомуня теперь видел перед собой лишь начищенные шлемы ратников. А когда опять поднялись на невысокий холмик, Хомуня увидел, что половцы уже обратились в бегство. Но преследовали их только ратники Владимира, Святослава да ковуи.
В междуречье Сюурлия и Каялы, на лугу, богатом сочными травами и родниками, Игорь приказал
