— Степан, — обратился Лапидис, — я молчу, скажи ты. Хомицкий ответил, здесь говорить нема чего, женщина есть женщина, а насчет Лапидиса добавил: дай бог все бы такие были, можно жить и с образованными.
— Хорошо, — пошла на уступку Аня, — наверно, я ошиблась: он особенный оригинал, не как другие.
— Спасибо, — поклонился Лапидис. — Когда аттестует женщина с такими глазами, можно только пожалеть, что у нее нет своей гербовой печати.
— Ой, не выдумывайте, — вспыхнула Аня, — все говорят, у меня противные зеленые глаза, как у дикой кошки.
Кстати, вспомнил Лапидис, у Бальзака есть роман «Дом кошки, играющей в мяч».
— В мяч? — удивилась Аня. — Почему в мяч?
Степан замесил ведро цемента и запел: эх, яблочко, куда ты котишься, попадешь под меня — не воротишься!
Фи, скривилась Аня, какая вульгарная песня. Лапидис поддержал и предложил зайти за Бальзаком.
— А чего мне к вам ходить! — опять вспыхнула Аня. — Надо будет — я сама найду дорогу в библиотеку. Если очень хотите, можете записать название на бумажке.
Лапидис вырвал листок из блокнота, записал название и передал Ане. Клава Ивановна увидела в окно, что Степа один работает, а Котляр и Лапидис в это время обмениваются записками, распахнула обе створки, протянула руку и потребовала, чтобы бумажку немедленно положили ей прямо на ладонь.
— Клава Ивановна, — Аня машинально засунула бумажку под лифчик, — мы же просто шутим.
— Я знаю, что вы просто шутите, — сказала мадам Малая, — и прошу по-доброму: дай мне записку.
— Не отдавайте, — вмешался Лапидис. — Тайна переписки в СССР охраняется законом.
— Ладно, — мадам Малая посмотрела нехорошими глазами на Аню, на Лапидиса, — можете оставить свои секреты себе, но кто думает, у Малой в голове уже склероз, сильно ошибается.
— Боже мой! — Аня вынула записку из-под лифчика. — Нате вам и читайте себе на здоровье.
— Нет, — категорически отказалась мадам Малая. — Мне чужие записки не нужны. Забери обратно и спрячь, где раньше — под цицкой.
— Клава Ивановна, — Лапидис почесал кончик носа, — вы большой психолог. Перестаньте волновать женщину.
Когда нет из-за чего, сказала Клава Ивановна, человек не волнуется, а волнуется, значит, есть из-за чего.
Аня вытерла фартуком глаза и потребовала, чтобы Лапидиса прогнали, а то своими разговорами лишь отвлекает и не дает работать.
— Ату его, ату его! — весело закричал Лапидис, потом вдруг сделался серьезный и сказал, что именно за это — за прямоту и принципиальность — уважает нашего советского человека.
— Лапидис, — притопнула ногой мадам Малая, — укороти немного свой язык!
— Ах, злые языки страшнее пистолета! — Лапидис стал в позу, как будто он артист театра русской драмы имени Иванова.
Аня подошла к окну, положила записку так, чтобы Клава Ивановна могла прочитать, но Лапидис тут же схватил и сунул в карман. Потом он сделал рукой общее адъе, прошел рядом с мадам Малой, вынул записку и аккуратно разорвал на шестнадцать кусочков, ведя счет вслух.
— Ты хорошо считаешь, — похвалила Клава Ивановна, — Но мы тоже умеем.
— Школа! — ни к селу ни к городу брякнул Лапидис. Мадам Малая погрозила пальцем.
— Лапидис, я тебя предупреждаю: ты доиграешься.
Поздно вечером пришел Иона Овсеич, у них на фабрике было открытое партсобрание, люди единодушно осудили и потребовали, чтобы НКВД принял самые суровые меры в отношении начплана Резника и главного технолога Хаиса, которые долгое время умышленно и сознательно сводили на нет все усилия коллектива по росту производства.
За целый день не выдалось ни одной свободной минуты, некогда было даже перекусить, однако, не заходя домой, Дегтярь первым делом просил показать, насколько продвинулась за сегодня стройка форпоста. В прачечной справился насчет котлов, соблюдали ли технику безопасности, когда демонтировали, поднял с земли два кирпича, ударил один о другой, отвалились куски глины, и сказал, по всей стране, от края до края, идет невиданное в мире гигантское строительство, и кирпич у нас на вес золота.
— Дегтярь, — Клава Ивановна прижала руку к сердцу, — клянусь жизнью, я тысячу раз говорила им то же самое.
Говорить недостаточно, сказал Иона Овсеич, надо хорошо объяснить и самому проконтролировать, а то может получиться самотек. В данном случае, ответила Клава Ивановна, самотека не будет, хотя Лапидис хорошие полчаса забрал сегодня на пустые балачки.
— Что значит забрал? — нахмурился Иона Овсеич. — А ты в это время мух ловила?
Клава Ивановна объяснила, что она в это время мух не ловила, наоборот, если бы она сразу не приняла меры, он бы еще два часа торчал возле этой красавицы с восьмым номером бюста.
— Восьмым номером? — переспросил Иона Овсеич. — Кого ты имеешь в виду?
— О! — хлопнула себя по бедрам Малая. — Вы все в одну сторону повертываете дышло.
Иона Овсеич остановился, повернулся лицом к Малой и посмотрел прямо в глаза:
— Ты меня с ним не равняй. Мы слышим, что он говорит, но что у него на уме, мы еще плохо знаем. Не равняй меня с ним.
— Ты был сегодня у Полины в больнице? — перескочила на другую тему Клава Ивановна.
— Малая, — рассердился Иона Овсеич, — не лови меня на горячем: ты сама знаешь, что я не мог быть сегодня в больнице.
— А завтра? — спросила Клава Ивановна.
Завтра, ответил Иона Овсеич, запарка будет еще сильнее: прямо с утра он идет в райком, на актив.
— Хорошенькое дело! — воскликнула Клава Ивановна. — А кто же принесет твоей Поле передачу?
Дегтярь заложил четыре пальца под тужурку и так стоял молча, словно каменный, пока Клава Ивановна не догадалась, что она сама может отнести передачу или послать кого-нибудь, Аню Котляр, например.
Котляр? Можно Котляр, согласился Иона Овсеич, но Полина лежит в туббольнице, люди боятся ходить туда.
— Не говори глупости! — возмутилась Малая. — Такую женщину, как Котлярша, всякая холера может только поцеловать в одно место.
Дегтярь скосил глаза, прищурился. Клава Ивановна громко вздохнула и опять повторила, что все мужчины, особенно когда жена больная, в одну сторону повертывают дышло. Потом она поинтересовалась, как он устраивается с обедом, и предложила готовить один раз на два-три дня, чтобы он сам мог потом разогреть себе на примусе.
Нет, сказал Дегтярь, готовить ему не надо: он устраивается на фабрике — берет бутылку молока, одну фран-зольку и сыт на целый день. А после работы покупает себе в продуктовом магазине сто грамм колбасы, пятьдесят грамм масла, так что на ужин и завтрак тоже обеспечен.
Мадам Малая покачала головой: если человек хочет нажить себе катар или язву, это, конечно, его личное дело.
Насчет язвы, сказал Иона Овсеич, можно не беспокоиться — язву ему сделали еще в двенадцатом году, в тюрьме на Люстдорфской дороге. Он просидел там всю осень и зиму, пока товарищи с воли не устроили ему побег.
— А! — возмутилась Клава Ивановна. — Ты настоящий людоед: иметь такую язву и целый день питаться всухомятку! Доктор Ланда не довел бы себя до этого. И Лапидис тоже.
— Слушай, Малая, — перебил Иона Овсеич, — давай ближе к делу: надо повесить в подъезде доску соцсоревнования по строительству форпоста. Пусть Граник зайдет утром ко мне на фабрику, я ему выпишу
