лист хорошей фанеры. Краску пусть даст свою и немножко добавим из лимита, отпущенного на форпост.
Нет, сказала Клава Ивановна, Граника она посылать не будет, иначе он и до фабрики не дойдет, и здесь его целый день не увидишь. Она пошлет Зюнчика и Кольку. Иона Овсеич поморщился: Зюнчика и Кольку — это будет несолидно. Как раз наоборот, возразила Малая: мальчики наденут чистые костюмчики и пионерские галстуки, люди еще получат удовольствие. Ладно, согласился Дегтярь, быть по сему, но завтра, никаких отговорок, доска должна висеть, чтоб была полная наглядность, кто как работает. В этом величайшая сила соцсоревнования.
— Да, — схватилась мадам Малая, — а как же считать, кто выполнил на сто процентов, а кто меньше или больше?
Дегтярь пожал плечами: а что здесь понимать? Надо каждому дать норму: сделал — значит, сто процентов, сделал больше или, наоборот, меньше — значит, сто плюс-минус икс-игрек процентов. Других случаев в природе нет и не бывает.
Мадам Малая признала: он прав, она не подумала. Дегтярь сказал, это не катастрофа, ошибиться может всякий, главное — не цепляться за свои ошибки, а исправлять на ходу.
— Легко говорить! — хлопнула себя по коленям Малая. — Хорошо, если рядом есть такой Дегтярь.
Иона Овсеич нахмурился: такого не бывает, чтобы рядом никого не было.
— Ицим-трактор-паровоз! — воскликнула Малая. — А если рядом только Ефим Граник?
— Рядом только Ефим Граник? — сощурился Дегтярь. — Тогда его поправляет Малая, он поправляет свою Соню, а она — своего Оську. Кроме того, люди поправляют друг друга, всегда кто-нибудь есть рядом — мы не в пустыне.
На следующий вечер в подъезде висела большая красная доска. Фамилии были написаны лазурью, а инициалы — бронзой, чтобы сильнее выделить. Итоги записывались мелом.
В этот день все выполнили норму на сто процентов, одному Гранику записали сто десять, поскольку оформление доски требовало особой квалификации. Ефим несколько раз прошел вдоль подъезда, всякий раз у доски останавливался кто-нибудь новый, окликал его и громко поздравлял. Ефим выслушивал, однако отказывался принимать поздравления и повторял, что не сделал ничего особенного, наоборот, любой мог бы сделать лучше.
Один лишь Лапидис удивился, что Гранику поставили сто десять процентов, и сказал об этом Малой.
— А сколько бы ты поставил? — спросила она.
— Сто девяносто два и восемь десятых.
— Почему именно сто девяносто два и восемь десятых? — удивилась мадам Малая.
— А почему именно сто десять? — спросил в ответ Лапидис.
— Знаешь что, — скривилась Клава Ивановна, — ты чересчур хитрый, чересчур много понимаешь — я с тобой не могу объясняться.
В тот же вечер, когда Дегтярь вернулся с актива, было уже около одиннадцати, Клава Ивановна зашла, чтобы передать свой разговор с Лапидисом. Иона Овсеич внимательно слушал и не перебивал, потом вдруг сказал:
— Хватит, я уже все понял. Разговоры, которые ведет Лапидис, нездоровые разговоры. Тем не менее, загляни к нему завтра, лучше с утра, до работы, пусть изложит свою точку зрения, как построить учет, а вечером обсудим.
Клава Ивановна предложила не откладывать на утро, а зайти прямо сейчас, но Дегтярь был категорически против: человек, если он у себя дома, не обязан в двенадцать часов ночи начинать производственное совещание. Дом есть дом, и надо понимать.
— Дегтярь, — сказала Клава Ивановна, — себе ты делаешь день круглые сутки, а Лапидис пусть вылеживает боки, когда ему хочется. Здесь я расхожусь с тобой в корне и не уговаривай меня.
Иона Овсеич ответил, что не собирается уговаривать, она может оставаться при своем мнении, но витать в небесах не надо — надо твердо, обеими ногами, стоять на земле.
— Еще смотря как стоять, — тряхнула головой мадам Малая, — на коленях тоже можно стоять.
На это Иона Овсеич ответил словами польской поговорки: цо занадто — то не здраво.
— Нет, — продолжала свою полемику Малая, — бывает слишком плохо, — а слишком хорошо не бывает.
— Клара Цеткин, — Иона Овсеич зажмурил глаза, — тоже была большой человек, но она говорила меньше тебя.
Мадам Малая нашла новое возражение, но Дегтярь не дал выговориться: между прочим, сказал он, ожидают, что завтра Папанин со своей четверкой будет на Северном полюсе.
— Не! — всплеснула руками мадам Малая. — Откуда ты можешь знать?
Иона Овсеич повторил:
— Ожидают, что завтра Папанин и вся четверка будут на Северном полюсе, и не задавай вопросов.
В поддень по радио передали, что Папанин, Ширшов, Кренкель и Федоров высадились на полюсе, но уже с самого утра двор жил в ожидании сообщения, и все репродукторы были включены. Когда новость подтвердилась, многие бросились к мадам Малой и просили открыть секрет, откуда она заранее могла получить данные, которые были известны только правительству. Мадам Малая чуточку хмурилась, как будто вопрос неуместный, и каждому отвечала детской прибауткой: много будешь знать — скоро состаришься.
Работу окончили около восьми вечера, на доске поставили одну большую цифру сто, потому что в такой день никто не хотел выделяться среди других.
До смены у мадам Малой был разговор с Лапидисом. Собственно, это был даже не разговор, а так — слово туда, слово сюда — поскольку Лапидис заявил, что для учета ему нужен масштаб, отправная точка, а брать с потолка — не по его части. Клава Ивановна спросила: как же вести соцсоревнование, если неизвестно, кто впереди, а кто сзади? Лапидис засмеялся, как дурачок, и сказал: если неизвестно, кто впереди, а кто сзади, не ведут соцсоревнования.
Клава Ивановна не на шутку рассердилась: хорошо смеяться, пока здесь!
Дегтярь, когда узнал про этот дурацкий смех и дурацкие прибаутки Лапидиса, на минуту-другую полностью ушел в себя и только барабанил пальцем по столу. Клава Ивановна дважды просила прекратить стук, потому что действует ей на нервы, но Дегтярь не обращал внимания, как будто не к нему, потом вдруг перестал стучать и сказал:
— Малая, в его рассуждениях есть зерно, а как он ведет себя — это особый вопрос. Передай от меня, чтобы пришел завтра и показал свою теорию на практике.
А вдруг он не захочет? — пожала плечами мадам Малая.
— Не захочет? — переспросил Дегтярь. — Не волнуйся, захочет.
Получилось точно, как предвидел Дегтярь: Лапидис даже не подумал отнекиваться. Вдвоем с Малой они произвели выборку, какую работу выполнили за смену Степа Хомицкий, Дина Варгафтик, Оля Чеперуха и Аня Котляр. Потом Лапидис долго писал на бумажке цифры, переводил их в проценты и сказал, что Хомицкий сделал примерно на сорок процентов больше, чем Варгафтик, а та процентов на двадцать больше Чеперухи и Ани Котляр.
— Подожди, — перебила мадам Малая. — Ты можешь ответить толком, кто выполнил на все сто процентов?
— Если хотите, — заявил Лапидис, — то Степа Хомицкий, а хотите, так Чеперуха и Котляр.
— А Дина Варгафтик?
— И так можно, — состроил гримасу Лапидис. — Я же вам говорил: как хотите.
— Слушай, Лапидис, — разозлилась мадам Малая, — ты еще молокосос смеяться надо мной. С тобой разговаривают по-человечески, а ты делаешь других идиотами.
Лапидис смотрел на Клаву Ивановну пустыми, без выражения, глазами, она хлопнула его по плечу, чтобы проснулся, он хмыкнул, затряс головой, как Петрушка, и назвал Аню Котляр: пусть она будет за сто процентов.
