Клава Ивановна сказала, ей одной трудно, приходится разрываться на части, но раз надо, значит, надо.
На другой день после обеда Клава Ивановна оставила вместо себя Степу Хомицкого, а сама пошла в больницу Сталинского района, терапевтическое отделение. Старик Киселис, когда увидел ее, немножко был удивлен и поинтересовался, кто у нее здесь лежит. Клава Ивановна ответила, что у нее здесь никто не лежит, она пришла к нему и принесла баночку компота, полкило абрикосов и помидоры. Помидоры на редкость удачные. Помидоров, сказал Киселис, не надо, от них сильно пучит: газы давят на диафрагму, диафрагма жмет на сердце, и нечем дышать. Клава Ивановна объяснила, что у нее то же самое, и она пропустит помидоры через терку. Сейчас она зайдет на пищеблок и достанет там терку.
— Мадам Малая, — Киселис взял ее за руку, — честное слово, не стоит труда. Сколько мне осталось? Как-нибудь дотяну без тертых помидоров.
Клава Ивановна поразилась:
— Киселис, в этом году ты будешь первый раз выбирать, а у нас выбирают с восемнадцати лет. Кто же в восемнадцать лет думает про смерть!
— Мадам Малая, — покачал головой Киселис, — на мне уж четыре раза по восемнадцать.
— В чем же дело: так мы дадим тебе четыре голоса, и выбирай себе на здоровье. А теперь не держи меня — я иду за теркой.
По дороге Клава Ивановна зашла в ординаторскую.
— Доктор, — сказала она, — мне не нравится, как выглядит больной Киселис. У него тяжелое дыхание и не те глаза.
Доктор ответил, ему тоже не нравится больной Киселис, но медицина может столько, сколько может, не больше.
Это не ответ, сказала мадам Малая. Когда больница намечает выписать Киселиса домой?
— Домой? — удивился доктор. — Бывает по-всякому.
— Что значит по-всякому? То есть можно прийти, а можно и не прийти? Говорите ясно.
— Уважаемая, — доктор взял Клаву Ивановну под руку, — по-моему, вы не меньше меня в курсе дела.
Клава Ивановна вдруг почувствовала слабость в ногах и присела на табурет.
— Он ваш родственник? — спросил доктор.
Клава Ивановна не ответила, кем ей приходится больной Киселис, с трудом, по-прежнему держалась слабость в ногах, поднялась и пошла за теркой в пищеблок.
В пищеблоке терки не дали, а велели принести помидоры и натереть здесь. Мадам Малая сказала людям из кухни, что они формалисты с каменным сердцем, но не стала даром терять время на споры. Люди крикнули вдогонку, что здесь не ресторан, и если несут больному передачу, надо помнить про него, а не про себя.
Старик Киселис, когда мадам Малая подала ему баночку с томатным пюре, съел несколько ложечек, почмокал губами и признал, что помидоры на редкость удачные.
— В Одессе лето, — Клава Ивановна расстегнула верхние пуговички блузки, чтобы мог пройти свежий воздух. — Это надо своими руками потрогать: в Одессе лето.
— Я родился в Одессе, — сказал Киселис, — я родился на десять лет раньше, чем отец полковника Котляревского построил наш дом. Котляревский был неплохой человек.
— Они все были хорошие для себя, — сказала мадам Малая.
— Котляревский знал свое дело, — продолжал Киселис. — Его считали неплохим мануфактуристом. Он вел дело с Лондоном, с Гамбургом, с Лионом. Его уважали все, бедняки тоже. Когда человек не мог уплатить за квартиру, он не выбрасывал сразу на улицу, а давал отсрочку.
— Киселис, — перебила мадам Малая, — тебе сейчас не надо об этом думать. Думай лучше о чем- нибудь другом — веселом, приятном.
— У Котляревского был еще один дом — на Екатерининской. Там жил мой брат. Он брал мануфактуру со склада Котляревского, где теперь база горпромторга. А напротив, через дорогу, были склады мануфактуриста Бломберга. Бломберг тоже неплохо знал свое дело.
— Киселис, — покачала головой Клава Ивановна, — можно подумать, тебе скучно без них.
— Бломберг вел дело с Лондоном, с Гамбургом, с Лионом, с Лодзью. У Бломберга были склады на Троицкой и на старом базаре. Я поднимался каждое утро в полпятого, потому что магазин на Александровской, возле Старого базара, должен был открываться всегда в одно время: шесть часов. В четыре года у меня была корь, потом коклюш и скарлатина, тогда этим болели все дети, потом я учился в коммерческом училище Файга. Училище Файга было на Нежинской, где теперь клиника Главче по венерическим болезням. Моя мама наняла репетитора по французскому языку: считалось, что коммерсант должен быть интеллигентным человеком. Мадам Малая, можете поверить мне на слово, я говорил по- французски, как вы по-русски.
— Киселис, я прошу тебя: скушай одну абрикосу — здесь много глюкозы, это полезно для твоего сердца.
— Учителя музыки, скрипача Цунца, наняли, когда мне исполнилось семь лет. Моя мама никогда не рассчитывала, что из меня выйдет Яша Хейфец, Яши Хейфеца тогда еще не было: она просто хотела, чтобы ее сын в трудную минуту мог взять скрипку в руки для самого себя.
— Киселис, — мадам Малая наклонилась, чтобы шепнуть на ухо, — я уже долго сижу, может, тебе надо куда-нибудь выйти?
— Нет, — улыбнулся Киселис, — мне дали все, что нужно — тарелку, чашку, урыльник, — я могу оправляться, когда хочу.
— Хорошая больница, — вздохнула мадам Малая, — хорошие специалисты. Где раньше каждый человек мог иметь бесплатно такое лечение и такой уход? Ты спокойно лежишь себе и не ломаешь голову, откуда взять деньги на лекарство, на доктора, на питание. Лекарство дают тебе по часам, доктор сам приходит к тебе, питание тебе приносят и еще волнуются, чтобы ты все скушал. Ответь, где раньше ты имел это?
Раньше, сказал Киселис, он этого не имел: после кори, коклюша и скарлатины у него не было болезней, а человеку, если он здоров, не нужны доктора.
— Э, — сделала пальцем Клава Ивановна, — это уже некрасиво с твоей стороны: когда хорошо, человек должен честно признать, что хорошо. В общем, выздоравливай побыстрее и нечего здесь сидеть. А когда придешь домой, мы тебе сделаем подарок, новый форпост, и ты будешь учить там детей — пусть наши дети тоже знают французский язык. Твое имя повесят на доске почета, каждый будет идти мимо и читать про тебя.
— А что, — Киселис сладко зажмурил глаза, — гроб маленький, туда надо брать только необходимое, а то для самого места не хватит.
Перед уходом Клава Ивановна опять заглянула в ординаторскую.
— Доктор, — сказала она, — может быть, есть какое-нибудь дефицитное лекарство? Дайте мне название — мой сын живет в Москве, я напишу ему.
Доктор пожал плечами.
В этот день Граник закончил грунтовку стен в старом форпосте. Иона Овсеич вместе с Малой и Лапидисом осмотрели стены, все трое признали, что на таком грунте краска будет держаться двести лет.
Насчет Киселиса, когда Клава Ивановна передала весь разговор, Иона Овсеич сказал с горечью: как сильно держатся пережитки, человек уже одной ногой там, казалось бы, можно оглянуться, чтобы самому себе открыть, наконец, правду, так нет — он вспоминает прошлое, начиная с самого детства, вроде ничего лучше в жизни не было. Больше того, получается, как будто не только ему одному, а всем людям на земле вместе с ним было хорошо. Карл Маркс и Ленин постоянно напоминали нам про неизбежную узость классовой позиции мелкой буржуазии, и они были правы на тысячу процентов: человек всасывает в себя вместе с молоком матери и никогда уже не сможет полностью отделаться от них.
Лапидис, пока Дегтярь рассуждал вслух, стоял рядом и молчал. Потом, когда прошло уже всякое время для ответа, вдруг сказал, что история знает немало других примеров, так как из среды самих эксплуататоров выходили могильщики капитализма, а еще раньше — феодализма. Взять хотя бы Анри Сен-
