— А, — схватился за голову Дегтярь, — человек так понимает жизнь и притворяется, как будто ничего не видит!
— Овсеич, — сказала мадам Малая, — ты прав: он видит все в десять раз лучше, чем мы с тобой. Подождем до завтра.
Пришел доктор Ланда, вслед за ним — Лапидис. Иона Овсеич разрешил Гранику идти и напоследок добавил, что с завтрашнего дня его жизнь должна перекрутиться на сто восемьдесят градусов. Лапидис, которого никто не просил вмешиваться, объяснил: чтобы на сто восемьдесят градусов, надо повернуться задом к самому себе. И засмеялся.
— Для чего я вас вызвал? — обратился Иона Овсеич к Ланде и Лапидису. — Я вызвал вас для того, чтобы выяснить насчет агитпункта. По всей стране, от края и до края, широко развернулась избирательная кампания, а вас не видно и не слышно.
— Где не видно и где не слышно? — перебил Лапидис. — У нас на заводе Марти мне уже давно дали нагрузку.
— Допустим, — сказал Иона Овсеич, — но это там, на заводе, а здесь?
— Нелепая софистика! — замахал руками Лапидис. — Там или здесь, какая разница — СССР у нас один!
— СССР один, — подтвердил Иона Овсеич, — это правильно, но люди разные, и во дворе уже говорят со всех сторон, что Лапидиса и Ланды на агитпункте не найдешь днем с огнем.
Лапидис опять замахал руками: какое ему дело до всех этих болтунов и сплетников!
— Лапидис, — тихо произнес Иона Овсеич, — почему у тебя всегда что-нибудь не так? Мы с тобой много лет соседи, ты работаешь и я работаю, у тебя жена и у меня жена, у тебя есть сын, у меня было двое, это уже другой план, но почему так трудно с тобой договориться? Если бы я один, ты мог бы сказать: у Дегтяря паршивый характер. Но ты со всеми хочешь сделать по-своему и навязать свою линию — линию Лапидиса.
— Послушай, Овсеич, — Лапидис даже побледнел от злости, — я тебе не Ефим Граник, и ты брось эти разговорчики. У меня хватает серого вещества, я тебе еще одолжу, а эти разговорчики брось!
— Товарищ Лапидис, — засмеялся доктор Ланда, — ей-богу, вы, как петух. Каждый из нас немножко психолог, но не все говорят вслух, открыто, а Иона Овсеич говорит открыто, в глаза. Я не хочу юлить: да, на агитпункте мы бываем редко.
— Вы! — вскочил Лапидис. — А как вы решаетесь судить обо мне, если сами не бываете?!
— Моя жена руководит детским хором форпоста и не может не видеть, кто приходит, а кто не приходит.
— Короче, — подбил итог Иона Овсеич, — я не собираюсь тебя ловить, Лапидис, но ты сам убедился: всем глаза не закроешь — люди смотрят и видят. Ближе к делу. С завтрашнего дня в нашем форпосте надо открыть консультацию для избирателей, чтобы люди могли получить совет от специалиста. Доктор Ланда дает консультацию по своей специальности, инженер Лапидис — по своей. В середине декады приходит из больницы моя Полина Исаевна — она будет заниматься с отстающими детьми по арифметике. Дни приема не будем устанавливать в приказном порядке: хорошо подумайте и назовите сами — потом менять не будем.
На минуту стало тихо. Клава Ивановна посмотрела на Лапидиса, на Ланду, горько скривила губы и вспомнила старого Киселиса:
— Человек уже был без пяти минут покойник, когда ему сделалось обидно, что все свои годы он был в стороне от политической жизни. Коммерсант, хозяин собственной галантереи, он не имел права выбирать даже в городскую думу! А что такое городская дума, какую она имела власть? Считать, сколько ведер воды выпили казацкие лошади на постое и сколько брать с мужика, который оставил своих вшей в казенной бане. Тьфу!
— Мадам Малая, — улыбнулся Лапидис, — если вам сбросить каких-нибудь тридцать лет, пусть даже не тридцать, пусть двадцать пять, я бы ночь напролет стоял с гитарой в руках под вашим балконом.
— Лапидис, — ответила Клава Ивановна, — теперь я вижу, что мне повезло.
Все смеялись, Лапидис тоже. Когда кончили смеяться, Иона Овсеич обратил внимание, что на все четыре стены в форпосте один лозунг, даже не лозунг, а просто объявление: 12 декабря — выборы в Верховный Совет!
Клава Ивановна с удивлением осмотрелась, хлопнула себя по лбу и дала обещание, что через пару дней претензий к оформлению не будет.
— И еще я тебя прошу, — добавил Иона Овсеич, — чтобы не позже послезавтра избиратели могли прочитать, по каким дням и в какие часы Ланда, Лапидис и Дегтярь будут давать консультации. Я свой день назову потом, чтобы Ланде и Лапидису было удобней.
— Ой, — покачала головой мадам Малая, — Овсеич, ты тянешь, как хорошая лошадь, а годы идут, и моложе никто не делается.
Первое дежурство получилось у доктора Ланды. Он пришел ровно в семь часов, сел за столик, который выделили для консультаций в малом форпосте: дошкольников и октябрят временно перевели в большой форпост. Рядом с Ландой сидела мадам Малая.
Полчаса они говорили между собой о том о сем, потом в дверь заглянула Оля Чеперуха, пошарила глазами, вроде ей кто-то срочно нужен, Клава Ивановна сразу догадалась, что она просто стесняется, надо подтолкнуть ее или прямо взять за руку и подвести к столику.
Клава Ивановна так и сделала, Оля сначала клялась жизнью, что ей ничего не надо, просто она ищет одного человека, но, когда ее взяли за руку и посадили напротив доктора, больше не скрывала правду: она давно уже собирается к врачу, а в поликлинике всегда очередь и надо потерять целый день. По ночам у нее болит сердце, как будто из живота, снизу, прижигают спичкой; иногда начинает жечь под лопаткой, но это уже, наверно, другая болезнь.
— Ты не объясняй доктору, какая у тебя болезнь, — вмешалась Клава Ивановна, — доктор лучше тебя знает, что у тебя болит.
Доктор Ланда напомнил, что он дерматолог, по кожным болезням, а жалобы мадам Чеперухи — по внутренним, то есть к терапевту. Он выпишет ей бром и настойку валерианы, она сегодня еще успеет в аптеку, а утречком пусть запишется к терапевту. Он лично думает, имеется небольшой неврозик, ничего страшного.
— Извините, доктор, я не знаю, что это может быть, но на правой ноге, — Оля погладила себя по бедру, — между мизинцем и пальцем с левого боку, у меня иногда так чешется, что нет силы терпеть.
— Покажите ногу, — приказал доктор. — Туфли и чулки надо снять: я не ясновидец.
Оля вдруг покраснела, как бурак, схватилась за голову и закричала, что она поставила в духовку тесто, наверное, уже все превратилось в золу.
— Нет, — взяла ее за плечи Клава Ивановна, — ты не уйдешь, пока доктор не осмотрит тебя: здоровье человека дороже.
— Клава Ивановна, — взмолилась Чеперуха, — я вас прошу: лучше в другой раз, я сделаю все, как доктор захочет.
— Оля, — погрозил пальцем Ланда, — в другой раз доктор не захочет.
Когда Чеперуха ушла, Клава Ивановна объяснила доктору: на чулке, где большой палец, у нее десятая штопка, в следующий раз она придет в новых чулках. Так начинаются барские штуки.
Да, согласился доктор Ланда, но, с другой стороны, молодая женщина — ее тоже можно понять. Он говорит это не в защиту ей, а так…
— Нет, — перебила его мадам Малая, — когда говорят, что можно понять, один шаг до оправдания. Стыдиться надо грязи, хламидничества, а чистой, аккуратной латки стыдиться не надо.
Доктор Ланда на секунду призадумался и поднял обе руки вверх:
— Сдаюсь.
Ефим Граник пришел, когда из двух часов, положенных доктору Ланде на консультацию, осталось минут пять, не больше. Вообще говоря, это не имело никакого значения, поскольку он пришел с одной- единственной целью: сообщить, что с новой шестидневки нанимается на работу. Но поскольку он уже здесь и доктор Ланда тоже здесь, пусть посмотрит его руки: в последнее время кожа пересыхает, как трава, а когда проводишь пальцем, она просто слазит.
