нас есть Конституция, Основной Закон СССР. Так давайте уважать свою Конституцию. Никто не дал нам права превращать товарищеский суд в дворовый самосуд. А разбил мое стекло Чеперуха или не разбил — это наше личное с ним дело, и мы обойдемся без посредников.
— Самосуд! — воскликнул Иона Овсеич. — Какое слово ты выбрал: самосуд! Нет, гражданин Лапидис, твое стекло — это твое личное дело, но как ведет себя Чеперуха — это наше общее дело. Позавчера он разбил стекло у тебя, вчера он не захотел посещать кружок у нас, сегодня бросился с топором на жену и соседей, а завтра…
Иона Овсеич вдруг остановился, лицо у него сделалось белое, как мел, от полной неожиданности на всех нашел столбняк, но через минуту люди могли уже вздохнуть с облегчением: лицо немножко порозовело, Иона Овсеич вытер платком пот со лба и закончил свою мысль насчет завтра, когда будет наверняка поздно, если не принять меры сегодня.
— Товарищи жильцы и соседи, — Чеперуха ударил себя кулаками в грудь, — клянусь своей жизнью, клянусь своей покойной мамой и здоровьем своего родного сына: это был последний раз. Если когда-нибудь повторится, мне останется одна дорога — на Соловки.
— Та-та-та, — перебила его Клава Ивановна, — три года назад ты уже давал обещание, и тебе поверили, три года люди терпели твои штуки, а теперь пришел конец, и домком вносит предложение выселить Иону Чеперуху из Одессы.
— Покажите протокол домкома, — крикнул с места Лапидис.
Клава Ивановна махнула рукой и повторила, что вносится предложение выселить Иону Аврумовича Чеперуху из Одессы, а жена и сын пусть решают сами: хотят ехать тоже — пусть едут, хотят оставаться — пусть остаются.
— Товарищи, — обратился Иона Овсеич, — кто за это предложение? Голосуют только жильцы дома. Не обязательно голосовать «за» или «против», желающие могут воздержаться.
— Ни за, ни против, — вскочил Граник, — это получится, как у Троцкого в Бресте: ни мира, ни войны.
— Давайте не умничать, Ефим Граник, — одернул товарищ Дегтярь. — Не время.
Степа Хомицкий сказал, у него есть предложение провести тайное голосование, доктор Ланда поддержал его, но Иосиф Котляр категорически заявил, что он против: по такому вопросу не надо делать хвостом одно, а зубами — другое.
— Принимается предложение Котляра, — объявил председатель. — Повторяю: никто не заставляет говорить «да» или «нет», но пусть каждый выскажется открыто, играть в прятки не будем.
Оля Чеперуха, у которой от стыда и переживаний щеки горели, как будто обожгла на солнце, спросила: ей тоже надо голосовать или не обязательно? Иона Овсеич в третий раз повторил, каждый имеет право поступать по своему усмотрению, никто не навязывает, но общественность, в свою очередь, также вправе дать собственную оценку поведению каждого жильца в отдельности. Тем более, в случае Оли Чеперухи, когда коллектив встал на ее защиту.
Большинство было целиком согласно с председателем, и можно было приступить к голосованию, но Степа Хомицкий опять, причем в этот раз его поддержал доктор Ланда, влез со своим вопросом: решение товарищеского суда является окончательным или подлежит утверждению в горсовете?
— Хомицкий, — разозлился не на шутку Иона Овсеич, — ты меня ставишь в тупик своими вопросами: люди могут подумать, что сознательно организуется обструкция, а доктор Ланда входит с тобой в коалицию.
Доктор Ланда состроил удивленное лицо — откуда коалиция! — предложил подвести черту и приступить к голосованию.
Голосование прошло организованно. Поскольку подавляющее большинство было «за», персональный подсчет сделали только тем, кто поднял руку «против» или воздержался. Против были трое: Лапидис, Граник и Хомицкий; воздержались тоже трое: доктор Ланда, Аня Котляр и Оля Чеперуха. Иосиф Котляр смотрел на свою жену, как будто увидел ее в первый раз.
Когда председатель огласил, по итогам голосования, решение товарищеского суда о выселении гражданина Чеперухи из города Одессы, Иона вдруг подскочил к столу, обозвал присутствующих нецензурными словами, потом распалился еще больше, закричал своим биндюжническим голосом, что здесь блядь на бляди сидит и блядь погоняет, схватил графин и размахнулся, прицеливаясь в председателя суда товарища Дегтяря. От полной неожиданности люди остолбенели, один доктор Ланда вскочил, схватил Чеперуху за руку и потребовал, чтобы тот немедленно поставил графин на место, иначе он разобьет о его собственную голову.
Такого грубого обращения от доктора Ланды никто не ожидал, но самое удивительное, что Иона послушался, поставил графин на место, мало того, тут же бросился на колени, стукнулся, как припадочный, лбом об пол, раз, другой, третий, и запричитал тонким голосом, как плакальщицы на еврейских похоронах.
Дегтярь уже целиком пришел в себя, приказал Степе и Ефиму поднять этого человека с земли и удалить вон: больше он здесь не нужен. Чеперуха сопротивлялся, называл себя последними словами, кричал, что он хочет извиниться перед своими соседями, но Иона Овсеич лишь повторил свой приказ, причем нечаянно оговорился, так что вместо «удалить вон» послышалось «удалить вонь».
Оля сидела с пустыми глазами, люди старались не смотреть на нее, потому что от чужого взгляда человеку в ее состоянии делается еще хуже.
Клава Ивановна сказала, только врагу своему можно пожелать такого мужа, такого отца, но, с другой стороны, надо прямо записать в решении, что жильцы дома, и в первую очередь его актив, своим равнодушием и беспечностью позволили Чеперухе дойти до того положения, когда человек стал антиобщественным элементом. Ланда, Хомицкий и еще некоторые поддержали Клаву Ивановну, остальные сидели молча.
— Товарищи, — обратился Иона Овсеич, — я не согласен с формулировкой члена суда Малой как с фактической стороны, так с принципиальной. Почему с фактической, вы сами хорошо знаете, сколько с Чеперухой возились, и не будем повторяться, а с принципиальной, то есть политической, никто не давал нам права охаивать огульно целый коллектив из-за одной паршивой овцы! Больше того, мы обязаны заботиться, чтобы опасная зараза не перешла на других. Иосиф Котляр, когда во время гражданской войны вследствие ранения у него получилась гангрена левой ноги, сказал докторам, пусть отрежут ногу. В противном случае Иосиф Котляр не сидел бы сегодня среди нас.
Люди обернулись на Котляра, он медленно качал головой, в глазах была такая тоска, что без добавочных объяснений хорошо было видно: Дегтярь взял свой пример не с потолка, а из самой жизни.
— Овсеич, — Лапидис самовольно, без разрешения, поднялся и пошел прямо к дверям, — позволь сказать тебе и высокому собранию адье: в двадцать один час, ежедневно, я имею привычку принимать кефир. Рекомендую каждому. Адье!
— Лапидис, — крикнул вдогонку Ефим Граник, — а где ты достаешь каждый день кефир?
Где Лапидис достает каждый день кефир, Ефим спросил просто так: ни для кого не было секретом, что судоремонтный завод Марти и порт имеют на своей территории буфеты, которые снабжаются по линии торгмортранса, обслуживающего суда загранплавания.
На другое утро Колька Хомицкий сказал Зюнчику, что батьку вышлют куда-нибудь в район, пусть поработает в колхозе, а через три года, если он докажет честным трудом, можно будет вернуться в Одессу.
— А на что мы будем жить? — спросил Зюнчик.
— Чудак! — засмеялся Колька. — У него же всю зарплату будут забирать на алименты семье.
— А он на что будет жить? — удивился Зюнчик.
— Чудак! — опять засмеялся Колька. — Деревня не город, там в магазине покупают материю в крапочку и велосипеды, а яйца и сало каждый имеет у себя в хате.
Зюнчик сказал, что можно бы пожить и в деревне, но мама не хочет: в Одессе потерять квартиру — потом двадцать лет обратно проситься будешь. А батя шлепает себя ладонью по ширинке и клянется, что заведет другую жинку. А тебя, говорит, сукин сын мой Зюня, из пекла достану, из гроба, но сделаю человеком.
— Псих! — засмеялся Колька. — СССР от Черного моря до Тихого океана — пусть поищет!
