— Ой, Ляля, — Клава Ивановна покачала головой, — когда приняли решение переписать на тебя ордер Киселиса, разве кто-нибудь мог подозревать!
— Мамочка Малая, — Ляля часто-часто замигала, — честное октябренское, я буду хорошая.
До самого ухода Клавы Ивановны у Ляли было хорошее настроение, а на прощание вдруг испортилось, и она сказала, что никогда не вернется во двор, так ее опозорили.
— Орлова, — ласково обратилась мадам Малая, — когда тебе идут навстречу, не надо требовать еще — радуйся, сколько дают. У людей есть терпение, но терпение может лопнуть.
Из больницы мадам Малая поехала прямо на фабрику к Дегтярю. Иона Овсеич сидел у себя в партбюро и обсуждал производственный вопрос с другими членами партии: до конца месяца оставалась одна декада, а план выполнили на сорок процентов, целиком по вине поставщиков — резинового и кожевенного заводов, — которые продолжали тормозить отправку сырья.
Клава Ивановна открыла дверь и остановилась у порога. Иона Овсеич посмотрел на нее чужими глазами и сказал:
— Гражданка, просим закрыть дверь.
Мадам Малая сделала шаг вперед, чтобы ее хорошо было видно и не принимали за постороннюю, но Дегтярь повторил еще громче:
— Гражданка, закройте дверь!
Минут через пять в коридор вышел человек, предложил мадам Малой посидеть на скамье, дал свежую газету, вынул из нагрудного кармана пачку «Авто» и закурил.
— Подождите, — обратилась Клава Ивановна, — я вас где-то видела.
Человек улыбнулся и напомнил, что они встречались в Сталинском райкоме. Да, сказала Клава Ивановна, теперь она тоже узнает, товарищ из райкома докурил свою папиросу, попросил извинения и вернулся в кабинет, где обсуждали производственный вопрос.
Клава Ивановна сидела на скамье час или больше, прочитала в газете все интересные места и уже начала дремать, когда в кабинете поднялся шум и открылась дверь. Дегтярь появился последний, люди уже разошлись, и Клава Ивановна громко, на весь коридор, удивилась, что товарищ из Сталинского райкома, который видел ее один раз в жизни, сразу узнал, а человек, с которым она двадцать лет живет в одном доме, делает перед другими вид, что Малая — это какая-то посторонняя и должна закрыть дверь с той стороны.
Иона Овсеич внимательно выслушал, пригласил в кабинет и здесь ответил со всей прямотой, что пора бросить свои провинциальные штуки с Молдаванки, где переговариваются через мостовую на «ты», а надо ясно понять, что можно, где можно и когда можно. Жизнь не стоит на одном месте, жизнь идет вперед.
Клава Ивановна опять привела пример с товарищем из райкома, но Иона Овсеич категорически отклонил: у себя в райкоме он тоже не будет держать дверь нараспашку. Нет, цеплялась за свое Клава Ивановна, какой бы ни был важный начальник, с людьми он должен быть всегда простой и доступный. Как Ленин. Как Сталин.
— Малая, — рассердился Иона Овсеич, — возьми товарища Сталина, доклад на пленуме ЦК в марте тридцать седьмого года, и там ты найдешь полный ответ на свои вопросы: в нашей партии есть свой генералитет, свое партийное офицерство и свое партийное унтер-офицерство. Это, конечно, не в старом смысле, как было до революции, но каждый должен знать свое место, и давай не будем пороть отсебятину. Короче, зачем ты пришла?
— Я пришла, чтобы ты зря не волновался: нашлась Орлова.
— Ясно, — перебил Иона Овсеич, — получилось, как предвидел Дегтярь: эта бикса лежит в больнице, ей делают клизму от люминала, а старая дура Малая бегает по моргам.
— Она порезала себе вены, — сказала Клава Ивановна. — Это счастливый случай, что она осталась живая.
— Не будем гадать, — сказал Иона Овсеич. — Когда человек в самом деле хочет, промаха не будет.
— Она клянется, что больше не повторится, — Клава Ивановна покачала головой. — Это был первый и последний раз.
— Поживем — увидим, — сказал товарищ Дегтярь. — Когда она собирается домой?
— Она говорит, что во двор не вернется, так ее опозорили.
— О! — усмехнулся Иона Овсеич. — Начинается шантаж и вымогательство. Пусть не рассчитывает: просить прощения и становиться на колени не будем. Наоборот, дадим этому должную оценку.
— А психическая травма? — нахмурилась Клава Ивановна. — Хирург говорит, у нее сильная психическая травма.
— Дело хирурга, — сказал Иона Овсеич, — зашивать вены, а здесь мы сами — доктора. Клава Ивановна громко вздохнула:
— Овсеич, я прошу тебя: пусть наш Ланда зайдет к Ляле в больницу, ей будет приятно.
— Малая, — повысил голос Иона Овсеич, — не разводи мне богадельню! Люди всегда готовы спекулировать на своей беде, тем более мнимой.
Пророчество Дегтяря сбылось буквально на следующий день, когда Ляля прямо и открыто потребовала, чтобы ей дали жилплощадь в другом доме.
— Подожди, — остановила ее Клава Ивановна, — вчера ты сама обещала, что это был последний раз, а теперь я начинаю думать, что здесь просто хитрость: тебе нужен новый адрес, чтобы ты могла жить по-старому. Ляля, говорю тебе по-хорошему: терпение может лопнуть.
Орлова лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок, вроде мадам Малая не к ней обращалась, потом повторила свои слова и еще добавила угрозу, что в другой раз промаха не будет.
Дегтярь, когда узнал про эти разговоры, не на шутку рассердился, потребовал подготовить материалы, чтобы предать Орлову суду за проституцию. Малая заартачилась, хотя в глубине души понимала, что правда за ним, и просила еще хоть неделю, хоть полнедели.
— Потатчица! — кричал Иона Овсеич, на висках вздулись вены, толстые, как синие жгуты. — Малая, ты типичная потатчица, говорю тебе: ты плохо кончишь!
Следующий визит в больницу Клава Ивановна сделала через три дня. Ляля встретила ее, как родную мать, и с места в карьер стала ругать себя последними словами, как будто подслушала весь разговор с Дегтярем. Мадам Малая велела ей привести себя в норму, в ответ она потерлась щекой, словно глупый котенок, и замурлыкала:
— Мамочка Клавочка, я просто неблагодарная девчонка, меня надо отстегать ремешком. А завтра доктор меня выпишет, и я вернусь домой.
— Ой, Ляля, — покачала головой мадам Малая, — человек должен знать золотую середину, а у тебя вечно крайности.
Ляля приказала Клаве Ивановне наклониться, крепко поцеловала ее и запела, прикрывая рот ладонями:
После больницы Ляля имела еще два дня по бюллетеню и сидела дома. Приходили Аня Котляр, Дина Варгафтик, Тося Хомицкая, говорили про весну, какая в этом году теплая, можно гулять без пальто, и все завидовали Ляле, что она живет одна и полная хозяйка себе.
Два раза наведывалась тетя Настя и тоже завидовала: у людей одна смена в сутки, а у дворника — три, вставай серед ночи до ворот и открывай, кому надо не надо. А не понравится — бегут сразу до Дегтяря, хучь евреи, хучь наши, крещеные, потом отчитывайся.
Ляля подарила тете Насте чайник и платок на голову. Крышка от чайника потерялась, но можно было накрывать блюдцем. У тети Насти подходящего блюдца не было, и Ляля отдала свое.
