— Ты молодая, — сказала тетя Настя на прощанье, — тебе дома нема чего сидеть. Когда звонить будешь, дерни два раза, первый — громче, второй — тише.
Накануне выходного Иона Овсеич тоже собрался в гости к Ляле и предупредил Малую, чтобы идти вместе, но разговор, который он запланировал себе с Граником, сильно затянулся. Сначала они сидели в комнате у Дегтяря, потом пришла Полина Исаевна и велела перебраться к Ефиму: она должна готовить математику с Аней Котляр.
— Дети, — скомандовал Ефим, — идите немножко погулять с мамой в садик.
Соня сказала, что Ося еще не сделал уроки, а с Хилькой она выйдет.
— Ладно, — разрешил Иона Овсеич, — пусть Ося остается и пересядет к окну.
Соня пожала плечами: она не против, но возле окна ребенку неудобно, колени будут упираться в стенку.
Ничего, сказал Иона Овсеич, пусть привыкает к неудобствам, неженки нам не нужны.
— Я думала, — держалась за свое Соня, — вы могли бы вдвоем посидеть возле окна.
— А я думаю, — закипел Ефим, — мы можем посидеть с гостем за столом, а мой сын — возле окна, боком! Максим Горький экономил деньги на огарок и ночью, тайком от хозяина, читал под столом, чтобы не видели. И ничего, стал Максим Горький!
Ося перенес свои тетради, книги и чернильницу на подоконник, лампа, сорок свечей, хотя она висела на середине потолка, давала хороший свет и не приходилось напрягать зрение. Иона Овсеич сам проверил и предложил Соне повторить контроль.
— Товарищ Дегтярь, — сказала от всего сердца Соня, — мы вам верим больше, чем себе.
Ося, без всякого напоминания со стороны, подтвердил, что света вполне достаточно, у них в классе, на второй смене, гораздо темнее, и все равно хорошо видно.
Соня с дочкой ушли, некоторое время сидели молча, наслаждаясь тишиной, слышно было, как скрипит Осино перо номер восемьдесят шесть.
— Ефим, — сказал Иона Овсеич, — можешь гордиться: у твоего сына важное качество — быстро включается внимание.
Граник улыбнулся, прищурил глаза и погладил себя вдоль подбородка. Потом он вдруг вспомнил, что гость сидит без угощения, и побежал в переднюю ставить кастрюлю с водой на грец; вообще, на примусе гораздо быстрее и нет копоти, зато грец совсем не дает шума.
— Неплохо живешь, — похвалил Иона Овсеич, — у тебя и примус, и грец, надо еще электроплитку — и будет полный комплект.
Ефим поставил на стол глубокую тарелку с галетами, кусковой сахар, две розетки для повидла, но розетки оказались лишние: вечная история, как раз сегодня Соня забыла купить повидло.
— Зачем повидло? — развел руками Дегтярь. — Есть чай, есть галеты, есть кусковой сахар. Требуются только щипцы.
Щипцы, сказал Ефим, пусть употребляет доктор Ланда, а он привык ножом. Иона Овсеич ответил, что ножом небезопасно — можно порезаться. Лошадь на четырех ногах, и то спотыкается, возразил Ефим, а он, и его отец, и дедушка, который знал Тору и Талмуд почти наизусть, такой умный был еврей, всю жизнь раскалывали ножом — и ни разу не порезались.
Ефим ударил, кусок раскололся пополам, потом он ударил еще два раза, и половинки тоже раскололись почти на равные части.
— Ворошиловский стрелок! — от души похвалил Иона Овсеич. — Прямо в яблочко. У тебя хороший глазомер.
Настоящему мастеру, сказал Ефим, не нужен глазомер: рука сама знает, как надо делать.
Ося забыл про свои уроки и стал прислушиваться к разговору старших. Иона Овсеич заметил и велел показать тетрадь.
Ося принес тетрадь. Оказалось, он уже кончает арифметику и сейчас будет рисовать по ботанике. Иона Овсеич похвалил его, погладил по голове, напомнил немецкую поговорку — Morgen! Morgen! Nur nicht heute! sagen alle faulen Leute! — перевел на русский: Завтра, завтра! Не сегодня! так лентяи говорят, — спросил, по каким дням занимается кружок юного автора во дворце пионеров, и строго предупредил, чтобы Ося не соблазнялся легкими скороспелками, а имел всегда перед собой пример Пушкина, Лермонтова, Некрасова.
— Овсеич, — запротестовал Ефим, — ты делаешь такие сравнения, что у мальчика закружится голова.
— Нет, — ответил Иона Овсеич, — приятное слово кружит голову только дуракам, а умные люди понимают, как надо. Ося, садись на место и продолжай, а теперь, Ефим, у меня вопрос к тебе: сколько табличек можно написать, имея полведра бронзовой краски? Я не говорю больше, возьмем полведра.
Вопрос застиг Ефима врасплох, в ушах от прилива крови поднялся звон, как будто нажали пальцем кнопку электрического звонка и забыли отнять. Иона Овсеич терпеливо ждал, время уходило зря, и он выразил опасение, что Граник оглох.
Нет, откликнулся, наконец, Ефим, он не оглох, он хочет посчитать в уме, чтобы дать точный ответ. Но дать точный ответ нельзя, потому что у каждого мастера своя норма. Это, как аппетит: один скушает на завтрак буханку хлеба, фунт масла, и ему мало, другой — полбублика, стакан чаю, и ему много.
— Перестань молоть чепуху, — сказал Иона Овсеич, — и отвечай на вопрос. Допустим, разговор идет про Ефима Граника, которого мы оба хорошо знаем.
Ефим подумал и объяснил, что здесь тоже нельзя дать точный ответ. Возьмем опять пример с завтраком: один раз у вас есть аппетит — вы кушаете на завтрак буханку хлеба и фунт масла, другой раз у вас нет аппетита, плохое настроение или начинается грипп, — вы кушаете полбублика и стакан чаю.
— Так, — Иона Овсеич забарабанил пальцами по столу, — я вижу, ты хочешь быть в одно время и Ванька-дурачок, и Гершеле Острополер.
— Па-прашу, — повысил голос Ефим, — не оскорблять хозяина дома и отца семейства!
Иона Овсеич пропустил эти слова мимо ушей и сказал, что впредь не позволит обманывать государство и советскую власть: пусть финотдел считает Гранику налоги по самой высокой ставке.
— Товарищ Дегтярь, — всполошился хозяин дома, — но вы же сами видите, что Граники не заливаются пивом и ситро, а пьют простую воду из крана. Детям надо туфли, надо пальто, тетради, портфель, хотя бы один на двоих. Я же не ворую — я зарабатываю своими руками черствый кусок хлеба.
— Перестань! — приказал Иона Овсеич. — Ты клянчишь, как нищий, а рядом сидит твой сын и смотрит на тебя своими глазами. Когда человек среди ночи тащит домой бидон золотой краски, это преступление перед советской властью и всем народом, и мы не будем оставаться простыми свидетелями. А теперь делай выводы.
Проходя через переднюю, Дегтярь крикнул, что можно погасить грец: чай уже закипел. Ефим сидел за столом неподвижно, держась двумя руками за голову. Ося повторил, что чай готов, тут папа вдруг вскочил, схватил свой стул, занес над собой и ударил спинкой о пол. Отлетели сиденье и обруч, после второго удара сломались обе передние ножки и верхняя половина спинки.
— Я его убью! — закричал Ефим. — Пусть не заходит в мой дом: я его убью, как собаку!
— Папа, папочка! — Ося весь дрожал и задыхался.
— Сын мой! — закричал страшным голосом Ефим. — Ты еще не знаешь меня! Я из него сделаю такое, что он мокрого места от себя не найдет!
Ося плакал и просил папу, чтобы он не убивал Иону Овсеича, а то придет милиция и арестует, они останутся без папы.
— Не проси! — заревел Ефим. — Я должен убить его, иначе потеряю уважение собственного сына.
Ося поклялся, что будет уважать своего папу еще сильнее, — только пусть не убивает.
— Трус! — захохотал Ефим. — Жалкий трус!
Ося опустил голову. Средним пальцем, на который он всегда берет из тюбика краску, когда надо хорошо рассмотреть, Ефим вытер глаза возле переносицы и сказал сыну, пусть сядет к столу: чай совсем остыл.
Через три дня, в понедельник вечером, Граник надел свой костюм, который ему дали в премию за
