— Степа, — вскочил со своего стула Граник, — пошли ему мой адрес или пусть приедет сюда посмотреть!
Нет, покачал головой Степан, адреса он не пошлет и ехать сюда тоже не надо: начиная с двадцать восьмого июня бессарабы уже имеют это у себя дома, в своих Татарбунарах.
Товарищ Дегтярь крепко пожал руку Хомицкому, горячо поблагодарил за интересный рассказ и предложил присутствующим задавать вопросы. Клава Ивановна ответила за всех, что все ясно, как белый день, но, оказалось, у Иосифа Котляра есть вопрос: его Аня очень хочет иметь платок с обезьянами, как у Тоси и Оли, где можно достать?
В форпосте поднялся такой смех, что можно было оглохнуть, Аня спряталась за спинкой стула, на котором сидела Ляля Орлова, и та делала руками знак, чтобы люди имели совесть, а то женщина сгорит от стыда. Но люди не хотели иметь совести, и сам Иосиф вместе с ними. Дина Варгафтик сказала, что она ему не завидует, такое он получит дома, но пока люди смеялись, и председательствующий должен был употребить свою власть, чтобы водворить порядок. Наконец наступила тишина, однако тут председательствующий допустил серьезную оплошность: он предложил, чтобы все свои вопросы насчет туалетов Оли и Тоси мужчины адресовали им в частном порядке. Поднялась новая буря смеха, Тося и Оля закрыли щеки руками, а Ефим обязательно хотел всех перекричать и спрашивал, когда мадам Хомицкая и мадам Чеперуха смогут его принять по вопросу насчет своих туалетов. Соня, у которой пошел девятый месяц, хватала мужа за рукав и просила постыдиться перед людьми, но Ефим продолжал свое, пока Иона Чеперуха не объяснил, размахивая кулаками, что по вопросу жениных сподников он будет принимать сам.
Когда буря утихла, детская самодеятельность, аккомпанировал на баяне Адя Лапидис, исполнила любимую песню демобилизованных красноармейцев Хомицкого и Чеперухи «Красноармейская», стихи поэта Суркова, музыка братьев Покрасс. Потом пели «Если завтра война, если завтра в поход», «Розпрягайте, хлопці, конi» и «Полюшко, поле», Клава Ивановна не выдержала и подхватила, за ней Иона, Степа, Дегтярь и все остальные. В заключение хор исполнил песню про двух соколов, Ленина и Сталина, люди слушали молча и невольно повторяли про себя: на дубу высоком сидели два сокола ясных, один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин.
Потом товарищ Дегтярь объявил, к сведению взрослых и лиц, старше шестнадцати лет, танцы до упаду. Кто не хотел, мог сидеть на скамейке и смотреть. Иона Чеперуха танцевал все танцы подряд: танго, вальс, фокстрот. Специально, по его заказу, Адя сыграл «Фрейлехс», Иона выделывал своими ногами такие кренделя, что все только ахали, откуда у человека в его годы берется столько сил. Ефим Граник, хотя никто его не спрашивал, повторял, как попка-дурачок, что Иона накушался у того несчастного бессараба брынзы, масла и мамалыги за весь наш двор до конца своей жизни.
Раньше всех ушла Аня Котляр: завтра у нее начинались экзамены, и оставался последний вечер перед боем. Иона Овсеич велел держать крепко, обеими руками, поводья и не ослаблять узду, какие бы превратности ее ни подстерегали.
Первый экзамен был самый трудный, алгебра, и Аня выдержала блестяще: она получила твердое «хорошо», комиссия сказала, можно было бы поставить даже «отлично». Клава Ивановна и Полина Исаевна повторяли в один голос, что после курсов Аня должна учиться дальше, на доктора, и Иосифу, если он хочет идти в ногу с женой, надо взяться за самообразование.
Когда Аня сдала все экзамены и ее зачислили, эти же слова Иосифу повторил Иона Овсеич, а тот закурил в ответ свою толстую цигарку и сказал, что он уже хорошо чувствует, как образование жены бьет его по карману: новые туфли, новое платье, новый жакет, словом, купи, купи, купи. А где взять деньги?
— Котляр, — Иона Овсеич прищурил правый глаз, — по-моему, ты не в ту сторону тянешь.
Через несколько дней Дина Варгафтик пришла к Дегтярю с жалобой, что гвоздильная машина Котляра опять стреляет у нее над головой до двенадцати ночи. Иона Овсеич первый раз не реагировал, хотелось верить, что имеет место отдельный случай, однако в течение недели гвоздарня не утихала, и стало совершенно ясно: здесь, конечно, не отдельный случай, а самый настоящий рецидив.
Товарищ Дегтярь взял с собой мадам Малую, и вдвоем зашли к Иосифу в гости. Он как раз сидел за своей машиной и ничуть не постыдился. Наоборот, хотя его никто не просил, он сам объяснил составные части и дал Малой покрутить ручку. Аня устроилась в кухне и готовила на завтра уроки. Клава Ивановна позвала ее и просила посидеть вместе с ними. Аня согласилась, но при этом двадцать раз повторила, какие трудные уроки назавтра и как много теперь задают.
Будем брать быка за рога, сказал Иона Овсеич, и спросил прямо: принимает или не принимает Иосиф Котляр решения Восемнадцатого партсъезда о построении коммунизма у нас в СССР, и как он преломляет это в своей личной практике? Котляр не заставил ждать и ответил сразу: у себя на заводе Ленина он стахановец, ежемесячно перевыполняет план, хотя регулярно повышают норму, а жена учится на медсестру, и дома в полтора-два раза увеличились расходы. Кроме того, жена как медработник, завел он старую песню, хочет одеваться все лучше и лучше, вокруг одни доктора, профессора, и ей стыдно, что муж такой старый и бедный. Ну, годы и возраст, это, как говорится, от бога, тут человек не имеет власти, но заработать немножко больше — это Иосиф Котляр еще в силах.
Товарищ Дегтярь перевел глаза на Аню: что она может добавить? Аня заявила, что ничего добавлять не будет, а Котляр может идти на все четыре стороны, она его не держит. Если он хочет, можно разделить комнату и жить, как чужие соседи.
— Успокойся, — попросил Иосиф, — ты еще не доктор, и покуда я тебя кормлю, а не наоборот.
— Да, — горько засмеялась Аня, — и ордер твой, и мебель, и диван, и вся моя соматика, которая питается глюкозой за твои деньги!
Клава Ивановна сказала, милые бранятся — только тешатся, а они с Овсеичем пришли за другим: как долго Иосиф Котляр будет еще кустарничать у себя дома и в глаза смеяться над всеми соседями и двором?
Иосиф, который до этой минуты вел себя вежливо и красиво, вдруг заорал, как двадцать лет назад в партизанском отряде: мало того, мать их так-перетак, что настроили против него жену и подкладывают динамит, они еще требуют, чтобы он уже сегодня жил, как при полном коммунизме, и кормил две семьи на одну паршивую зарплату! Ане от этих грубых слов хотелось провалиться сквозь землю, и она закричала, пусть сейчас же дают ей размен, а то все будут кусать себе локти. Потом она подбежала к открытому окну, Клава Ивановна прямо остолбенела, а Иона Овсеич встал и спокойно предупредил: не хотят по-хорошему — будем искать другие способы.
Через неделю, как удар грома, из Николаева прибыла телеграмма от бабушки: Петя и Саша подали заявление в авиационное училище и уже выехали. Иосиф схватился обеими руками за голову и долго сидел на стуле, раскачиваясь из стороны в сторону. Аня, прямо в туфлях, бросилась на диван и зарылась головой в подушку. Иосиф отстегнул свой протез, швырнул в угол и лег рядом с женой.
— Что происходит на белом свете? — спросил он. — Кто мне объяснит: что происходит на белом свете? Почему я должен кормить, поить, одевать, а каждый может делать по-своему: жена, дети, сыновья. Где у людей благодарность, где у людей совесть, чтобы не спрашивать, не надо спрашивать, просто посоветоваться.
— Боже мой, — прошептала Аня, — какой эгоист, какой черствый эгоист: в такую минуту он думает о себе. Почему я не ослепла в тот день, когда увидела его! Почему парез не отнял у меня ноги по дороге в загс!
— Аня, — сказал Иосиф, — я люблю тебя, я люблю своих сыновей, я хочу, чтобы все были счастливы, но меня никто не слушает, и каждый делает по-своему.
Иосиф поцеловал жену в щеку, она машинально вытерла рукой и попросила дышать в другую сторону, так от него несло махоркой.
Иосиф вздохнул, допрыгал на одной ноге до своей машины, выбил несколько гвоздей и вспомнил, как в девятнадцатом году они судили Федьку Дыхана, которому так сильно захотелось домой, до жинки, что он отрубил себе на левой руке три пальца. Сволочь, сказал ему командир, Юхим Журавель, отрубил себе лишнее, что самому не надо, а большие пальцы оставил. А нам, сказал Журавель, твоя голова лишняя и вся твоя подлая жизня.
Расстреливали Федьку на берегу речки Кодымы Иван Панчина, Микола Пустовойт, а третий был он, Иосиф Котляр.
