Вот так: человек отрубил себе кусок своего тела, а другие сказали, что им вообще не надо его жизни, — она им лишняя.
Ладно, махнула рукой Аня, ей надоели эти партизанские истории, она уже не глупенькая девочка, как двадцать лет назад. К Ляле Орловой вчера приехал один на эмке, а Иосиф Котляр до конца жизни будет вспоминать, как он махал шашкой и ставил беляков к стенке.
— Аня, — сказал Иосиф, — есть еще порох в пороховницах.
Насчет пороха в пороховницах Аня слышала тоже не первый раз и пропустила мимо ушей. Потом она взялась считать вслух, когда будет иметь свободное время, чтобы поехать к Саше и Пете. Получалось, что раньше зимы, когда у нее на курсах каникулы, не выйдет. Сволочи, застонала Аня, сволочи, оставили сыновей в Николаеве ради паршивой комнаты, чтобы бабушку не уплотнили: пригодится детям, когда захотят иметь свою семью. Пригодилось, как мертвому припарки. Ой, вэй из мир!
Гвоздильная машина стучала, как будто ударяли молотком, Иосиф сбрасывал гвозди в лоток и опять крутил ручку, пока радио не сыграло «Интернационал» и кончило передачи дня.
Аня постелила себе отдельно на кушетке и предупредила Иосифа, чтобы не трогал ее: завтра у них три пары и тяжелая практика в клинике профессора Гешелина.
Среди ночи Ане пришлось подняться: прибежал Ефим Граник и срочно требовал к Соне, потому что ей очень плохо. У доктора Ланды тоже были, но, как назло, он сегодня дежурил в больнице. Пальпируя Сонин живот, Аня вслух удивлялась, откуда у венеролога так часто ночные дежурства.
Сильнее всего болело справа, где желчный пузырь, но, учитывая срок беременности, нельзя было терять время на дополнительные диагнозы, и Ефим побежал вызывать карету скорой помощи. Пока ждали карету, Аня положила больной на икры свежие горчичники и велела принять таблетку белладонны с аспирином. После аспирина наступает усиленное потоотделение, и больную хорошо укутали в зимнее одеяло. Сначала ей стало немного хуже, сильное сердцебиение и одышка, но потом пошло к лучшему.
Когда приехала скорая помощь, Аня сказала доктору, что у больной, видимо, предродовые схватки, осложненные явлениями дискинеза желчных путей. Доктор не ответил ни да, ни нет, сделал укол камфары и приказал одеть больную. Ефим спросил, куда, и заявил: если в роддом, он согласен, если в больницу, пусть сами едут.
Соню отвезли в пятый роддом, на Старо-портофранков-ской, по-новому Комсомольская. Аня поехала с каретой, мужу не разрешили.
Утром Аня вернулась вся в слезах: Соне срочно сделали кесарево сечение, иначе роженица могла умереть. Один ребенок мертвый, другой живет, но прогнозов строить нельзя. Ефим закричал, что они будут отвечать ему за жизнь ребенка и он дойдет до правительства. Со стороны можно было подумать, что кричит малахольный Мишка Режет Кабана, а не нормальный человек.
Ефим весь день сидел на скамейке возле роддома и держал возле себя Оську с Хилькой. В три часа пришла Клава Ивановна, чтобы позвать детей на обед, но Ефим категорически запретил. Клава Ивановна вернулась домой, взяла кастрюлю с супом, казанок с мясом, на гарнир тушеная фасоль, и принесла.
— Кушайте, дети, — заплакал Ефим, — кушайте: одна ваша сестричка уже наелась — ей больше ничего не надо.
Клава Ивановна качала головой и требовала, чтобы Ефим, во имя Сони и троих детей, не распускал свои нервы.
Оська старательно жевал кусок мяса, но попалась твердая жила, он встал и пошел за угол, чтобы выплюнуть. За углом он прижался щекой к стене и несколько раз с силой потерся, пока не стало больно.
Не считая этого дня, врачи еще трое суток опасались за жизнь роженицы и ребенка. Ефим не выходил на работу, на заводе как раз кончался месяц, и каждый человек был на вес золота, имели законное право отдать его под суд, согласно новому Указу Президиума Верховного Совета СССР, от 26-го июня 1940 года, о борьбе с летунами и прогульщиками, ему полагалось четыре месяца тюрьмы, но, поскольку в данном случае не было злого умысла, пожалели и ограничились последним предупреждением.
Из истории с Сониными родами Иона Овсеич сделал два вывода, и все были согласны: во-первых, в лице Ани Котляр двор получил медика с неплохой квалификацией, во-вторых, Ефим Граник еще раз продемонстрировал свое полное неумение и нежелание соблюдать трудовую дисциплину.
Ефим обиделся и сказал: интересно посмотреть, как бы на его месте держал себя Дегтярь. На это Иона Овсеич ответил: хочется не хочется, а надо напомнить, в двадцать первом году, когда по всей стране был голод, он тоже имел два сына. Дальнейшие подробности можно узнать у Полины Исаевны, но одну подробность уместно сообщить сразу: не было даже времени как следует постоять над могилкой и поплакать.
Через три недели Соню отпустили домой. Товарищ Дегтярь взял на руки ребенка и сказал: вылитая папа, но, будем надеяться, другой характер. Клава Ивановна разложила на столе пеленки, из них — полдюжины фланелевых. Соня, когда увидела, пришла в ужас: кому нужно такое богатство! Но оказалось, это еще не все: Хомицкий и Чеперуха занесли белую эмалированную миску, оцинкованную лохань и ведро, чтобы вываривать пеленки.
Соня, бледная как полотно, сидела на стуле, товарищ Дегтярь не выпускал ребенка из рук и повторял: агу, агусеньки! Ефим поставил на середину стола трехлитровый чайник, стаканы, чашки и попросил всех присутствующих угощаться чаем. Клава Ивановна первая высказала подозрение, что чай чересчур крепкий, и не ошиблась: в чайнике был портвейн из погребка ОСХИ. Чеперуха похвалил Ефима за выдумку, налил себе и Степе по стакану, потом еще и велел молодому папе собираться на Пушкинскую, между Базарной и Большой Арнаутской.
Товарищ Дегтярь сказал, что для хозяина это не очень красиво, в такой момент отлучаться из дому, но Соня сама взяла мужа под защиту: за все тревоги и волнения он вполне заслужил прогуляться со своими соседями, которые как самые близкие родственники.
— Овсеич, — закричал с порога Чеперуха, — ты читал книжку про трех мушкетеров? Так это про нас.
Мадам Малая послала вдогонку совет: пусть молодые люди положат в карман адрес, чтобы прохожие знали, куда отвести их обратно.
Молодые люди, хотя всю дорогу назад плохо слушались ноги, нашли свой дом без помощи прохожих, но, приблизясь вплотную, немножко растерялись: у самых ворот стоял новый, как из печки, ЗИС-101.
— Степа, — сказал Чеперуха, — в темноте у меня куриная слепота: посмотри номер дома и как называется улица.
Степа посмотрел, прочитал вслух, и все сошлось. Ефим похлопал по крылу машины, подергал ручку и сказал: хороший автомобиль, блестит, как новые яйца у собаки, аж глазам больно. Из подъезда вышла Орлова, расфуфыренная с ног до головы, за ней еще двое, один забежал вперед, залез в машину и открыл заднюю дверь изнутри. Иона снял картуз, помахал в воздухе, но Орлова не успела заметить: она уже сидела на диванчике, смеялась и ударяла соседа по рукам.
Машина дернула с места, как хороший рысак, в один миг скрылась За углом, Иона и Степа сделали вслед воздушный поцелуй, а Ефим громко, на всю улицу, запел песню, которую слышал от одного гимназиста еще в старое время:
На другой день Иона Овсеич имел разговор со всеми тремя мушкетерами и просил описать, как выглядели мужчины, которые вышли с Орловой, а также любой ценой вспомнить номер машины и особые приметы. Как нарочно, все были так зачарованы машиной, что не пришло в голову посмотреть номер и
