Гранику персональное поручение: в индивидуальном порядке дополнительно поработать со своей женой на данную тему. Ефим выразил уверенность, что с поручением справится, и одновременно внес встречное предложение: пусть ему в нагрузку дадут еще одну домохозяйку для индивидуальной работы.
— Смотри, — сделала пальцем мадам Малая, — так можно получить грыжу!
— «Э!» — успел ответить Ефим, и в это время громкоговоритель на углу Еврейской и проспекта лейтенанта Шмидта закричал:
— Внимание! Внимание! С 19.00 вводится угрожаемое положение!
Через пятнадцать секунд, хотя в ушах еще держался крик, громкоговоритель повторил:
— Внимание! Внимание! С 19.00 вводится угрожаемое положение!
С двух сторон — на трикотажной фабрике и щеточной — завыли сирены, потом загудели пароходы и паровозы. По радио объявили, что самолеты врага сбросили зажигательные бомбы на заводы Пересыпи и Заставы. Люди стояли бледные, а Клава Ивановна качала головой и повторяла, что Ильичевскому, Воднотранспортному и Ленинскому районам она не завидует — там сегодня главная свадьба.
Отбой по городу дали в двадцать три часа двадцать пять минут. Хотя центр фактически вообще не был затронут, Оля Чеперуха призналась, что у нее прямо камень с сердца свалился. Аня Котляр и Соня Граник вытирали слезы, а дети бегали вокруг и смеялись, как будто на улице праздник.
Через день, подводя итоги, газета «Большевистское знамя» писала, что учебная тревога еще раз показала полную боевую готовность населения города, хотя на отдельных участках не был своевременно завезен песок, а противопожарный инвентарь — топоры, багры, лопаты — не сосредоточен на специальном щите. Однако и там по сигналу «тревога!» отряды Осоавиахима на ходу устраняли ошибки и ликвидировали очаги поражения.
Иона Овсеич, когда разбирали в форпосте прошедшее учение, предупредил, чтобы жильцы дома ежедневно проверяли свою боевую готовность: через три дня, через неделю, две недели тревогу могут опять повторить. Ответственность за исполнение и контроль целиком возлагаются на товарищ Малую. Что касается Дегтяря, то его, по решению партийных органов, отправляют на заготовку овощей, которые в этом году дали небывалый урожай. Если в тридцать восьмом году Одесса завезла двадцать шесть тысяч тонн, в тридцать девятом — двадцать девять пятьсот, а в сороковом — шестьдесят две тысячи семьсот тридцать, то в этом году ожидается семьдесят пять тысяч тонн овощей и выше. Одновременно он может сообщить радостную новость с колхозных полей нашей Советской Прибалтики: Латвия полностью закончила сев в значительно более сжатые сроки, чем когда-либо прежде.
— Овсеич, — обратился Чеперуха, — а что слышно со скумбрией?
Хотя это не противовоздушная оборона, сощурил глаз товарищ Дегтярь, и не сельское хозяйство, можно привести некоторые данные: улов сетями составляет полторы-две тысячи штук, неводами — доходит до одного и больше центнеров в сутки, а на вчерашний день только в районе Будаков было выловлено полторы тонны первосортной качалки — каждая, как от кончика пальцев до локтя. Не сегодня-завтра поступит в торговую сеть. Полторы тонны, крикнул с места Ефим, это Одессе — на один зуб. Скумбрия не хлеб, тут же ответила Оля Чеперуха, не обязательно каждому кушать.
Дни стояли жаркие, сухие, но за хлеб уже можно было не бояться: область повсеместно, как в южных, так и в северных районах, готовилась к уборочной кампании. Соседняя Молдавия давала Одессе хороший пример на снижение базарных цен: в Бендерах и Тирасполе — почти вдвое, в Кишиневе — от тридцати до сорока процентов на битую птицу, растительное масло и яйца.
Перед отъездом в район Дегтярь зашел к доктору Ланде и напомнил, что все сроки насчет Орловой уже прошли, а дело с места не двигается. Доктор Ланда не оправдывался: он честно признал, что непростительно затянул, но к возвращению товарища Дегтяря даст полную картину по интересующему вопросу.
— Ланда, — покачал головой Иона Овсеич, — жизнь требует, чтобы я разорвался на тысячу частей, а мне трудно разорваться — медицинский работник обязан понимать. В твоих интересах, пусть лишний раз я не должен буду тебе напоминать. На выходной жди меня в Одессе.
В воскресенье, двадцать второго июня, как было обещано, Дегтярь утром приехал в город. Вечерним поездом он планировал вернуться обратно в район. В этот раз доктор Ланда показал свою аккуратность — сведения об Орловой были у него под рукой: пять лет назад она лечилась от грибка в вендиспансере и, согласно истории болезни, в настоящее время полностью здорова.
— Ланда, — Иона Овсеич склонил голову набок, посмотрел пристально в глаза, — грибок или триппер — нет никакой разницы, болезнь не исчезает, она только маскируется. И с такой заразой Орлова работала и продолжает работать на табачной фабрике!
Доктор Ланда развел руками: по заключению специалиста, она признана здоровой.
— Кто писал историю болезни, — сказал Дегтярь, — этим вопросом займемся особо, но где были мы, где был саннадзор и дирекция табачной фабрики, когда принимали Орлову на работу! Ты сейчас молчишь, как типичный интеллигент: главное — пусть тебя не трогают, а там хоть потоп. А я не могу найти себе места: откуда у нас такая доверчивость, такая беспечность!
Доктор Ланда опять развел руками, Иона Овсеич сказал, завтра в 8.00, прямо со смены, вендиспансер вызовет Орлову для переосвидетельствования, за предумышленное сокрытие болезни она понесет наказание по уголовной линии. Это раз. Одновременно подымем на ноги облздрав: пусть хорошенько пошуруют на табачной фабрике — миллионы людей курят папиросы, и зараза кочует изо рта в рот! Это два. А в-третьих, пусть скажет свое слово двор, и скажет так, чтобы услышали все Орловы, сколько у нас еще есть, от Одессы до Чукотки.
В одиннадцать часов позвонили из Сталинского райкома, чтобы товарищ Дегтярь явился срочно, не теряя ни секунды. Иона Овсеич как раз начал инструктировать мадам Малую насчет Ляли, но пришлось немедленно прервать. Иона Овсеич только успел повесить трубку, как пришел посыльный с тем же приказом: срочно явиться в райком.
— Товарищ, — спросила мадам Малая, — почему такая спешка?
Человек не ответил, только еще раз поторопил Иону Овсеича, хотя скорее уже нельзя было.
Через полчаса прибежали Зюнчик и Колька: они купались на Ланжероне, и там один тип, в соломенной шляпе и очках, говорил другому, что Гитлер перешел нашу границу, он лично слышал передачу на английском языке. Из Лондона. Колька остался возле этого типа, чтобы проследить, а Зюнчик побежал за милиционером, но, как назло, не было ни одного.
— Дурак, — сказал Чеперуха сыну, — надо было найти, а не бежать домой!
Через десять минут радио из Москвы объявило, что будет выступать товарищ Молотов.
Настала тишина, как будто в один миг весь двор разучился говорить, только потрескивали разряды в приемнике СВД-9, который доктор Ланда выставил на подоконник. Раздался сильный щелчок, за ним какой- то шелест, видимо, перекладывали листы, и послышался голос товарища Молотова. Заикаясь, с большими паузами между словами, он сказал, что Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили ему сообщить, что фашистская Германия, вероломно, невиданно в истории, нарушив пакт о ненападении, совершила разбойничий налет на СССР и бомбила наши города.
Люди ожидали, что дальше товарищ Молотов скажет про ответный контрудар Красной Армии, бои на территории самой Германии, в Восточной Пруссии, где она имеет границу с СССР, а также, что наши самолеты полностью разбомбили столицу Германии Берлин, но про это он ничего не сказал, последние слова были: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»
Ефим Граник заявил, теперь надо ожидать выступления самого товарища Сталина. Он лично думает, сегодня вечером или завтра, когда можно будет сообщить про наступление и победы Красной Армии. Почти все, хотя вслух не говорили, держались того же мнения, ибо сам факт, что первый выступил по радио товарищ Молотов, говорит за наличие еще более важных новостей, а они могут быть только про победы и полный разгром Гитлера. Один Иосиф Котляр, когда остались втроем с Чеперухой и Хомицким, сказал, что дело, наверное, паршивое: Молотов заявил, что нападение внезапное, а откуда же внезапное, если неделю назад ТАСС сам сообщил, что немцы перебрасывали свои войска на границу с СССР. Степа сказал, ему не интересно слушать, пусть Иосиф делится со своей женой, а Чеперуха опять вспоминал линию Маннергейма, как наша авиация и артиллерия в суровых условиях карело-финской зимы сделали из нее пух и прах, хотя ее строили не только сами финны, но тот же Гитлер и французы с англичанами. И сюда надо приплюсовать еще американцев.
