бухгалтер, приносите домой, худо-бедно, рублей семьсот. Так?
Марина со своей обычной ухмылкой уставилась на товарища Дегтяря, он немного подождал и попросил всех присутствующих общими силами вычислить, сколько будет один процент от трех тысяч семисот, а затем разделить сто двадцать на полученное число тридцать семь.
Не дожидаясь ответа, товарищ Дегтярь сам подбил итог:
— Итак, имеем три целых и две десятых процента. А в Америке, уважаемая Марина Игнатьевна, рабочий платит за квартиру тридцать процентов, то есть, примерно, в десять раз больше.
— При чем здесь Америка! — развела руками Марина.
— А при том, гражданка Бирюк, — повысил голос товарищ Дегтярь, — что мы представляем себе, как бы вы заголосили, предложи вам платить те же тридцать процентов, то есть тысячу рублей с гаком в месяц!
— Я была у мужа в Германии, — опять заталдычила свое Марина, — мы заходили к одному немцу, у него четыре комнаты, а он простой инженер, и жена сидит дома с детьми.
— Не путайте, — Иона Овсеич еще больше повысил голос, видно было, что иссякает терпение, — есть две Германии: ваш муж находится в Германской Демократической республике, где власть принадлежит рабочим, а не Джону Пирпонту Моргану-младшему и Круппу фон Болен!
— В конце концов, — вскочила со своего стула Катерина, — почему все должны тратить свое время на Марину Бирюк! Ей не нравится здесь — пусть едет себе в Германию или куда хочет. А делать вид, что она кормит за свой счет советскую власть, — эти номера мы уже видели. И хватит!
— Хватит! — повторила следом Ляля. — Я зарабатываю восемьсот рублей в месяц, за комнату плачу семьдесят, а постыдилась бы торговаться, как некоторые другие. В какой стране я имела бы за эти несчастные семьдесят рублей такую квартиру! На Привозе тридцать рублей кило мяса, получается два кило мяса в месяц за квартиру. Мы, можно сказать, даром живем, а у людей еще открывается рот! Я предлагаю, чтобы жильцы дома сами убирали коридоры, лестницы и остальное, а уборщица нам не нужна.
— Какое будет еще мнение? — спросил товарищ Дегтярь.
У всех, кто сейчас здесь, сказала Дина Варгафтик, одно мнение, но во дворе есть еще жильцы, надо поговорить с ними.
— Дина, — вскочила со своего места Ляля, — если мы с вами выйдем на уборку собственной парадной, неужели другим совесть позволит пройти мимо!
Посмотрим, пожала плечами Дина, пока можно быть уверенным за одну Катерину Чеперуху, потому что ее двери выходят прямо во двор, и никаких общих коридоров и парадных у нее нет.
Коридоров и парадных нет, подтвердила Катерина, но зато есть такой сосед, как Ефим Граник, который бросает окурки и плюет на пол прямо возле дверей. Поднялся Степан Хомицкий:
— Теперь насчет туалетов. Тридцать лет подряд говорим-говорим, а как горохом об стенку. Вчера опять забился люк, а там пробка, как лошадиная голова: морковка, бурак, вата, газеты, парашюты — хоть ГУМ открывай.
Присутствующие засмеялись, Марина громче всех, а Степан предупредил: вот позовем комиссию с эпидемстанции, тогда посмотрим, как будем смеяться.
— А ты не предупреждай, — подхватил товарищ Дегтярь, — а возьми и приведи, и пусть оштрафуют на сто-двести рублей!
Зиновий напомнил, что мы отклоняемся от темы, но, поскольку речь уже зашла о санитарии, он хочет привести в пример Маньчжурию: китайцы, особенно в японскую оккупацию, влачили полуголодную жизнь, даже в больших городах целые районы не имели канализации, а чистота была везде такая, что можно поучиться.
Зачем ходить за примером в Китай, сказал Иона Овсеич, если у нас есть свой Ленинград, своя Рига, а здесь рядом — свой Севастополь.
— Ой, — вскрикнула Ляля, — хочу в Ленинград!
— И поедем, — Иона Овсеич хлопнул ладонью по столу, — и посмотрим, как живут наши люди, чтобы нам было стыдно не перед китайцами, а перед своими собственными ленинградцами. И кой-кому придется покраснеть.
— И будем краснеть, — засмеялся Степан, — аж пока опять не побледнеем, а сортиры как забивали, так еще десять лет будем забивать.
— Хомицкий, — сказал товарищ Дегтярь, — этот смех и скепсис здесь ни к чему. Однако имеется дополнение к нашим обязательствам по соцсохранности жилфонда: назначить на каждом этаже сануполномоченного от домовой комиссии. Председателем комиссии рекомендую товарища Чеперуху Катерину Антиповну, старшего лаборанта завода витаминных препаратов, заместителем — товарища Бирюк Марину Игнатьевну.
Иона Овсеич, хотя не предлагал голосовать, поднял руку, остальные подняли за ним. Катерина заявила, что она не может, целый день на работе, кроме того, дома дети, но никто не обратил внимания, даже ее собственный Зиновий, и держали руки, пока товарищ Дегтярь не велел опустить.
С понедельника комиссия приступила к выполнению своих функций, Катерина Чеперуха, совместно со Степаном Хомицким, обошли все квартиры, заглянули в углы, где хозяйки держат свои ведра с мусором, и установили, что многие, как будто нарочно, создали у себя самые благоприятные условия для мышей и крыс. Даже у доктора Ланды обнаружили фанерный ящик, в котором лежали вперемежку куски хлеба, колбасы и огрызки голландского сыра. Гизелла всячески оправдывалась и доказывала, что это остатки за вчерашний день и она еще не успела выбросить, но Катерина взяла ящик в руки, было килограмма два без тары, и попросила Гизеллу врать, да знать меру. Та, ни с того ни с сего, в ответ раскричалась, лицо сделалось красное с синими пятнами, как у павиана одно место, и потребовала, чтобы Степан больше не приводил к ней в дом этих парижанок из Улан-Удэ.
— Слушай, — сказала Катерина, — иди умойся, не то я сейчас крикну сюда полдвора.
Гизелла засунула пальцы в рот, прижала зубами, казалось, еще секунда, и впадет в истерику. Степан попросил обеих успокоиться, а то сами под себя брызгают керосином.
Во вторник комиссия продолжала обход. У Дины Варгафтик и у самой Марины Бирюк, где дома застали одну старуху, тоже нашли переполненные ведра с пищевыми отходами, но здесь хозяева не спорили, наоборот, честно признали свою вину и дали обещание, что последний раз.
Квартиру товарища Дегтяря комиссия решила не проверять, однако, когда прошли мимо, Иона Овсеич сам догнал и вслух высказал свое возмущение. Комната была в полном порядке, чувствовалось, что хозяин — большой аккуратист; передняя, которая одновременно служила кухней, также не вызывала нареканий. Комиссия согласна была поставить четыре с плюсом, даже пять, и хотела уже попрощаться, но тут хозяин опять выразил недоумение: что это за комиссия, если даже не заглянула в туалет!
В туалете было чисто, железные ручки блестели, как будто их натерли асидолом. Катерина сказала, что надо сюда привести наших домохозяек, пусть посмотрят своими глазами и поучатся. Иона Овсеич просил не преувеличивать, ибо сам хорошо понимает, что это лишь минимум, ниже которого нельзя допускать, но Катерина продолжала восторгаться и хвалить, пока Степан не поинтересовался, где же ведро.
— Какое ведро? — удивился Иона Овсеич.
Степан засмеялся, погрозил пальцем и объяснил: ведро, куда бросают использованную бумагу. Иона Овсеич немного замешкался и ответил, что в такие интимные подробности комиссии не следовало бы входить: люди могут обидеться.
— Нет, — стоял на своем Степан, — ты говори, куда бросаешь бумагу: в унитаз?
В этот раз хозяин по-настоящему рассердился, сказал, что вообще не пользуется бумагой, но при этом убедительно просил комиссию не выходить из рамок и хорошо помнить свое место.
Последним на очереди оказался Ефим Граник. Накануне к нему уже стучались дважды, но оба раза напрасно, хотя были основания полагать, что он сидит дома и просто не желает открывать. Степан нажал кнопку, было слышно, как жужжит зуммер, потом раздался еще какой-то звук, словно тяжелый предмет упал на пол, позвонили опять и, наконец, отворилась внутренняя дверь.
— Ефим, — весело закричал Степан, — ты живой или присылать за тобой катафалк!
— В чем дело? — спросил Ефим. — Что вы не даете людям покоя?
Степан сказал, пусть открывает: пришла санкомиссия и хочет посмотреть, как он живет. Катерина во время переговоров машинально стала в сторонку, но Ефим успел заметить и предупредил, что эту женщину
